— Я стараюсь забыть о личном и помнить только о профессиональном, — ответил Холе.

— Так старайтесь лучше, господин следователь! — Голос Круна звучал еще писклявее, когда тот говорил на повышенных тонах. — Не слишком-то профессионально это у вас получается. Так же непрофессионально, как убивать человека у него же дома.

— Это была самооборона, — сказал Харри.

— Формальности, — ответил Крун. — Ваш полицейский был опытным. Он должен был знать, что у Ульсена нестабильная психика, и не вламываться так. Без сомнения, ваш сотрудник подлежит суду.

Не удержавшись, Харри ответил:

— Я с вами согласен: всегда неприятно, когда преступников отпускают из-за каких-то формальностей.

Крун два раза моргнул, прежде чем до него дошел смысл слов Харри.

— Юридические формальности — совсем другое дело, господин следователь, — сказал он. — Возможно, клятва, принесенная в зале суда, — это мелочь, но если мы будем пренебрегать судебным ритуалом…

— Господин инспектор, — поправил Харри. Он старался говорить медленно и тихо. — А из-за этого вашего «судебного ритуала» погибла моя коллега. Эллен Йельтен. Вбейте это в свою память, которой вы так гордитесь. Эллен Йельтен. Двадцати восьми лет. Самый талантливый следователь полиции Осло. Проломлен череп. Ужасная смерть.

Харри встал и своим стодевяностосантиметровым телом навис над письменным столом. Он видел, как на тощей шее Круна прыгает кадык. Долгие две секунды Харри любовался страхом в глазах молодого адвоката. Потом бросил на стол визитную карточку.

— Позвоните, когда определитесь со своими обязательствами, — сказал он.

Харри уже собирался уйти, когда услышал голос Круна:

— Он звонил мне незадолго до смерти.

Харри повернулся к адвокату. Тот вздохнул:

— Он был чем-то напуган. Этот Сверре Ульсен всегда боялся. Ему было страшно и одиноко.

— Всем так, — буркнул Харри. — Так кого он боялся? — спросил он.

— Принца. Он называл его просто Принцем.

— Ульсен говорил, чего он боится?

— Нет. Говорил только, что этот Принц был что-то вроде старшего по званию и дал ему приказ совершить какое-то преступление. Ульсен хотел узнать, какое ему будет наказание, если он просто выполнит приказ. Несчастный идиот.

— Какой приказ?

— Этого он мне не говорил.

— Он сказал что-нибудь еще?

Крун покачал головой.

— Если решите сообщить нам еще что-нибудь, звоните. В любое время суток, — сказал Харри.

— И еще, господин инспектор. Если вы думаете, что у меня на душе спокойно от того, что из-за меня освободили человека, который убил вашу коллегу, то вы ошибаетесь.

Но Харри уже ушел.

Харри позвонил Халворсену и предложил встретиться «У Герберта». Кроме них, в пиццерии почти никого не было. Они сели у окна. В дальнем углу, взгромоздив ноги в сапогах на соседний стул, сидел парень в длинной шинели, с усиками а-ля Адольф Гитлер. Похоже, он решил победить в конкурсе на самую кислую физиономию.

Халворсен встречался с Эдвардом Мускеном, но не в Драммене.

— Когда я звонил ему домой, он не отвечал. Поэтому я узнал в справочной номер его мобильного. Оказалось, что он в Осло. У него квартира на Тромсёгата в районе Руделёкка, где он живет, когда приезжает на Бьерке.

— Бьерке?

— Ипподром. Он бывает там каждую пятницу и субботу. Играет помаленьку, как он сам говорит. Короче, развлекается. У него и лошади там свои есть. Мы встретились в конюшне за ипподромом.

— Что еще он сказал?

— Что по утрам, когда бывает в Осло, он заходит в «Скрёдер». Что понятия не имеет, кто такой Бернт Браннхёуг, и тем более никогда не звонил ему домой. Кто такая Сигне Юль, он знает. Сказал, что помнит ее с фронта.

— Как у него с алиби?

Халворсен заказал пиццу со сладким перцем и ананасами.

— Мускен говорит, что всю неделю был один в своей квартире на Тромсёгата. Ходил только до ипподрома и обратно. Он был там и в то утро, когда убили Браннхёуга. И сегодня утром.

— Вот как. Насколько, по-твоему, это ответственное заявление?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты ему поверил?

— Да… то есть нет… В каком смысле поверил?..

— Брось, Халворсен, не бойся ты так. Просто скажи, что ты думаешь. Я же не буду использовать это против тебя.

Халворсен молчал, уставившись в стол, и теребил в руках меню.

— Если Мускен и врет, — сказал он, — то он умело это скрывает. Это все, что я могу сказать.

Харри вздохнул:

— Ты мог бы мне помочь? Я хотел бы, чтоб у квартиры Мускена круглые сутки дежурили двое полицейских.

Халворсен кивнул и достал из кармана телефон. Харри услышал голос Мёллера и перевел взгляд на сидящего в углу неонациста. Или как они себя называют? Национал-социалисты. Национал-демократы. У Харри как раз была с собой распечатка университетского социологического исследования, где говорилось, что в Норвегии 57 неонацистов.

Принесли пиццу, Халворсен вопросительно посмотрел на коллегу.

— Ешь, ешь, — сказал Харри. — Я пиццу не люблю.

К шинели в углу подсела камуфляжная куртка. Оба подняли головы и посмотрели на полицейских.

— Да, кстати, — вспомнил Харри. — Линда из СБП рассказала мне, что в Кельне есть архив СС — часть его сгорела в семидесятые, но наши иногда обращаются туда за информацией о норвежцах, воевавших за Гитлера. Там хранятся приказы, сведения о наградах, статусе и все такое. Позвони туда и попробуй разузнать что-нибудь о Даниеле Гюдесоне. И Гюдбранне Юхансене.

— Хорошо, босс, — прожевал Халворсен. — Только с пиццей разберусь.

— А я пока разберусь с тем парнем. — Харри встал.

В своей работе Харри никогда не стеснялся использовать свое физическое превосходство для оказания психического давления. И хотя парень с гитлеровскими усиками пытался выглядеть спокойным, Харри знал, что за этим холодным взглядом скрывается тот же страх, что он видел у Юхана Круна. Только этот парень лучше умел его скрывать. Харри резко дернул к себе стул, на котором покоились сапоги «гитлера», и ноги с грохотом упали на пол.

— Прошу прощения, — сказал Харри. — Я думал, что место свободно.

— Козел! — буркнул «гитлер».

Выглядывавший из камуфляжной куртки бритый череп повернулся к Харри.

— Совершенно верно, — сказал Харри. — А еще урод. Мусор. Или «дядя». Нет, это, кажется, слишком вежливо. Как насчет слова «коп» — оно вроде понятно всем.