— Нет.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, — солгала я, потому что чувствовала себя плохо, очень плохо, хотя он никакого вреда мне не причинил. — Почему ты спрашиваешь?

— Не знаю, у тебя странное выражение лица.

— А мне так нравится! — последний гласный я сознательно протянула дольше, чем было нужно, чтобы вытянуть вперед губы, наигранно раздувая щеки.

Мне казалось, что эта гримаса защитит меня лучше, чем громкие вопли или грустно опущенные ресницы. Поэтому я опять солгала, я думала, что так бы поступила на моем месте женщина в голубом платье. Теперь мне следовало размышлять над каждым своим движением, я хотела достичь совершенства и мечтала научиться красиво раздеваться, красиво и быстро.

— Ну, я так не думаю.

Я стала говорить тише, но не отказалась от жестов из этого репертуара, тут Агустин обнял меня окоченевшими руками и постарался заглянуть мне в глаза. Я даже ущипнула себя, я смотрела ему в глаза, пока он касался губами моих губ, но ничего не чувствовала. Я откинула голову назад и тут же ощутила ее вес.

— Жаль, — раздалось слева от моей головы. — Я остался без курицы. Не знаю, что с тобой случилось, не понимаю, но мне это не нравится. — Агустин сделал паузу и посмотрел на меня. — Если бы ты решила устроить для меня стриптиз, я был бы не против.

Я хотела в корне подавить в себе стыд, но все равно покраснела, краска растекалась по моему лицу как заразный вирус. Я сидела на краю нашей импровизированной постели, спиной к Агустину. Я натянула ажурные чулки, обулась, не теряя времени на шнуровку ботинок. Потом надела свитер. Теперь, полностью одетая, я чувствовала себя намного лучше. Обойдя кровать, я прошла в ванную и сняла юбку с радиатора (я повесила ее туда сушиться, после того как простирнула в раковине). Мне страшно не хватало Фернандо, теперь я остро почувствовала это. Я впервые сказала себе, что если бы мы не расстались с Фернандо, вернее, если бы он не бросил меня, то я бы так и осталась маленькой девочкой. В шкафу на кухне я нашла пластиковый мешок, потом заглянула в спальню. Я не хотела, чтобы Агустин заметил мои горящие щеки. Я хотела только попрощаться с ним.

— Прощай.

Агустин ответил мне, когда я укладывала юбку в мешок.

— Посмотрим.

Я тихо взяла пальто, стараясь не давать волн своему огорчению. Потом послышался скрип кровати и шаги босых ног. Я решила поторопиться и, не теряя времени, выскочила на лестничную клетку и вызвала лифт, намереваясь, выходя из дома, с силой хлопнуть дверью.

Я с нетерпением ждала, пока красная стрелка над дверью лифта перестанет светиться и лифт пойдет вниз. Я слышала шаги Агустина, его голова была видна через прозрачную дверь, она отражалась в зеркалах на стенах лифта. Я посмотрела налево, направо — никого. Я стояла перед дверью лифта, нетерпеливо топала каблуками, словно пыталась поторопить лифт, но единственное, что случилось, — это то, что лифт остановился на другом этаже. Дверь квартиры Агустина открылась, из нее вышел сам хозяин, совершенно голый, и направился в мою сторону. Я следила за его движениями в зеркале и видела, как он подошел. Он обнял меня сзади. Неожиданно я почувствовала, как его член уперся в мою левую ягодицу и начал тереться об меня. Я пыталась сопротивляться. Я поняла, что происходит, когда он начал использовать свой основный лексикон.

— Посмотрим, шлюха.

Сказав это, он повернул меня к себе. Я закрыла глаза и молча отдалась ему. Мое тело моталось между его руками как неживое, спиной я была прижата к дверям лифта, потом мы съехали на пол. Я так и не открыла глаза, не разжала губы, молчала, двигалась, насколько это было необходимо. Губы задрожали, и я с силой их закусила.

— Вот так, — услышала я словно сквозь сон. Тут я закричала, кричала долго и очень громко.

* * *

Вначале я не поняла, что произошло, не знала, какой глубины была бездна, в которую я так радостно падала, и не представляла, насколько остры ее крутые склоны, исполосовавшие мою душу болезненными ранами. Вначале я все еще преступно слушалась моего тела и не чувствовала себя ни в чем виноватой.

До сих пор я произносила одни и те же слова — простые комбинации фонем, которые слышала тысячи раз, всегда применяемые в одном и том же контексте. И вдруг все изменилось: я начала подозревать, что каждый раз мое поведение было не естественным, а искусственным, плохо или хорошо сыгранным, но именно сыгранным каждый день. Я слышала знакомые слова и подчинялась им, чтобы сделать последствия своего поведения предсказуемыми для самой себя. Я думала об этом весь день, хотя и не могла понять, хорошее это открытие или нет, так же как не могла не радоваться до мурашек всякий раз, когда воскрешала в памяти голос Агустина. Его голос медленно, как огарок свечи, таял в моих воспоминаниях, пока он говорил: «Посмотрим, шлюха».

Я продолжала думать об этом даже тогда, когда Рейна выходила, чтобы прогуляться и оставляла меня одну в комнате. Я старалась не думать о том, что происходило со мной, когда стояла спиной к зеркалу. Я вытянулась на кровати и задумалась над своей одеждой. Серые фланелевые брюки с белыми полосками, как у гангстера, были немного мне малы, они жали, но подходили к моей фигуре намного лучше, чем американские джинсы, которые я застегивала, предварительно заправив в них рубашку. Я никогда бы не смогла надеть на себя ни одну из блузок Рейны — они бы мне не подошли по размеру. Конечно, я могла, немного покувыркавшись, постараться влезть в ее рубашку, но я решила быть с собой честной. Босыми ногами я сползла на пол, с закрытыми глазами засунула ступни в два черных мокасина и подошла к шкафу. Я хотела оценить гардероб свой и Рейны, но оценить беспристрастно, без предвзятости, поэтому решила перемерить всю одежду. Я надевала брюки по возможности короткие, а жакет, напротив — длинный. Правда, я не была уверена, что когда-либо буду носить подобный ансамбль.

Пока я как можно быстрее раздевалась, пыталась вспомнить, видела ли я когда-либо в жизни что-либо такое же страшное, но не смогла. Я чувствовала, что успокоюсь лишь в том случае, если одежда будет хорошо на мне сидеть. Но мне следовало учитывать все стороны проблемы, особенно то, что этот стиль не был создан для меня, так что я снова подошла к шкафу. На последней вешалке, около стенки висели шотландские юбки, которые мне подходили по размеру. Я надевала их очень давно, на праздник в Мадриде. Мама намеревалась из этой красной ткани сшить мальчишескую тунику, которую Рейна должна была надеть во время рождественского представления в колледже. Она не ошиблась в своем решении, потому что на последнем распределении ролей объявили, что моя сестра должна возноситься к потолку с бумажными крыльями за плечами в роли ангела.

Ну а мне, с такими губами, как всегда, пришлось изображать волхва Бальтазара — все, как обычно.

Я боязливо достала тунику из шкафа с твердой уверенностью, что совершаю постыдный поступок. Я надела ее, я в нее влезла, сделав это спиной к зеркалу, как всегда. Когда я наконец ее надела, то решила посмотреться в зеркало. Но сначала я посмотрела вниз и увидела, что ткань болтается вокруг талии, но в бедрах была мне мала. Мне показалось, что я втиснулась в футляр, но я, тем не менее, не захотела снять тунику. Когда я закончила крутиться из стороны в сторону, поняла, что все еще стою в мокасинах, которые достала из шкафа, но, и сняв их, не пошла искать туфли, потому что интуитивно чувствовала, что могу обойтись без обуви.