необходимым в своей судьбе. А потом начинают волноваться уже за своих детей и внуков. И ничего с этим не поделать. Вековой порядок.

— Томер тоже делал глупости?

Фаня внимательно на меня посмотрела, покачала головой.

— А чем Томер хуже других? Конечно, делал.

— Какие, например? — осторожно спросила я.

— Налей-ка, налей. Таня, не дури. Ничего страшного не случится, неужели ты еще не поняла, что я вам всем сто очков вперед дам? — и протянула мне свою чашку.

Ладно, гулять так гулять. Плеснула чуть-чуть. Фаня отпила, почмокала губами от удовольствия, аккуратно поставила чашку на поднос.

— Знаешь, когда я стала выпивать? Не то, чтобы алкоголизм или там пьянство — а просто выпивать, чтобы немного привести себя в порядок? Немного притупить мысли, чувства, чтобы не было так остро, или, наоборот, все обострить? Я у Махно в армии не сказать, чтобы прямо пила, хотя самогон там лился — будь здоров! На войне всегда так, алкоголь помогает не бояться, но не бояться за себя, а не за других. Я не пила, когда проводили акции возмездия против арабов — просто не нужно было, не было такой потребности отключить чувства и преодолеть страх. Я не пила даже когда Михаль ушла на войну, глупая маленькая девочка, плохо понимающая, что такое жизнь и еле умеющая стрелять. А когда поняла, что без крепкого не обойтись, то помню месяц и день — октябрь 1973. Томер был в армии и уже должен был демобилизоваться, но началась война. Справиться со страхом я уже не могла. Все три года, что он служил. Тяжелые были годы без всякой войны. А уж когда началось…

— А Эран?

— За него тоже страшно было. Но Эран медик, он тогда только-только призвался, и пока проходил курсы, пока его готовили к службе, война уже кончилась. А Томер был в самом пекле.

Фаня еще отхлебнула. Помолчала.

— Этот страх трудно понять тем, у кого нет внуков. Это совершенно другое чувство. С детьми не так. Остро, болезненно, страшно — но не так.

— Но все же обошлось, — осторожно сказала я. — Он же вернулась живым и здоровым?

— Живым. Но не очень здоровым. С войны здоровыми не возвращаются.

— А что такое?

— У него была сильная контузия. И сейчас еще дает о себе знать, у него бывают неадекватные реакции и сильная раздражительность. Зато живой. Это главное.

И она еще немного отпила.

— А Аврум? — я решила сменить тему.

— Аврум, как ни странно, не на войне погиб, а умер в мирное время. Сразу после ливанской войны — надорвался. Жизнь, которой мы жили, бесследно не проходит. От нее или становишься стальным и бессмертным, вроде меня, или сгораешь, сжираешь себя изнутри, как Аврум. Но все равно в этой жизни помнишь только хорошее.

Называется, сменила тему!

— Не знаю, Фаня. Мне, как человеку, который рос в другом месте и в другое время, трудно понять вот как так можно — встретиться через столько лет и сразу согласиться жить вместе.

— Ничего, Таня. В свое время поймешь.

Она снова посмотрела на меня своим фирменным взглядом. И я почувствовала, что сейчас будет задан главный вопрос.

— Если бы сегодня Томер тебя позвал с собой жить — пошла бы?

— Пошла бы, — сказала я, не подумав, и тут же осеклась. Ну что за лиса патрикеевна! Как она меня развела! Получилось, что я сейчас призналась в любви к ее внуку. Я, несчастная метапелет, временный житель Израиля, брошенная и обманутая не единожды, по сути, чужой ей человек — призналась, что влюблена в ее родного внука. Вот тебе и здрасьти!

— Понимаю. А ведь ты его по сути совсем не знаешь. Он тебе, наверняка, ничего о себе не рассказывал. Ни о том, как встретил Гилу, ни почему женился именно на ней, хотя девушек у него было много и до нее, и после: Томер нравится женщинам.

— Я знаю, — буркнула я.

— И несмотря на это, ты тут же сказала, что пошла бы за ним. Так и я с Аврумом. Я его достаточно хорошо знала раньше, чтобы быстро принять решение и не ошибиться.

Права моя старушка, ох, как права. Спросить что ли про Гилу? Нет, не буду. Не хочу. Хотя любопытно, конечно. Нет, не надо спрашивать.

— А почему Томер женился именно на Гиле?

Фаня усмехнулась.

— Потому что она была единственная, кто прощала ему все его похождения. Они с армии знакомы. Когда его контузило, она работала в госпитале, выходила, поставила на ноги и достаточно долго ждала, пока он перебесится. А когда перебесился, Томер понял: эта девушка будет ждать его всегда. Что бы ни произошло. И женился. Поняла?

Как не понять. Поняла. Поняла намек, что я у него очередная интрижка, что Гила его будет ждать и после того, как я ему надоем. Прозрачно, чего уж. Тонко, Фаня. Очень тонко намекнула. Но верно сделала.

Стоп. А ты, Таня, какие-то иллюзии питала? Конечно, питала. Как без иллюзий. Себе не признавалась, но думала иногда, что он в какой-то момент скажет: знаешь что, Тания? А давай круто поменяем нашу жизнь! Давай, любовь моя, проведем остаток жизни вместе, как моя бабушка с Аврумом? Дура. Наивная дура, несмотря на почтенный возраст и некоторый жизненный опыт, который, как известно, ничему не учит.

И как теперь быть? Помириться с Лехой, которого я выбросила как ненужную вещь? А вот смогла бы я жить с ним, если бы позвал? Самое интересное, что смогла бы. Так что я Фанин скоропалительный уход к Авруму понимаю. Просто мужчины трусы и боятся в нужный момент сказать: бросай все и иди ко мне. Они, собственно, и понять, что наступил этот «нужный момент», не могут. Аврум смог. За что ему честь и хвала.

А теперь, положа руку на сердце, Томер — твой мужчина? Нет, не мой. И Игорь не мой. Нету у меня моего. Вот такая печаль. И когда бабушкин внук в следующий раз предложит с ним встретиться, я откажусь. Вот сейчас прислушалась к себе и поняла: откажусь. С этим надо кончать. Пусть идет к своей вечно ждущей Гиле. Молодец бабушка Фаня, ловко подвела меня к верному решению.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ПЛОЩАДЬ ЦАРЕЙ ИЗРАИЛЕВЫХ. ТЕЛЬ-АВИВ, 1995

Пока я тут разбиралась со своими любовными переживаниями, страна окончательно с ума посходила, и одновременно Фане становилось все хуже. Мне даже казалось, что хуже ей становится не от старости, а от всеобщего безумия вокруг. Бесконечные митинги, демонстрации то сторонников правительства,