Поэтому операция с самого начала пошла наперекосяк. Региональные менеджеры сработали как надо: обеспечили необходимое человекопоголовье, причем с избытком. Не хватило автобусов, поэтому многочисленным отрядам из Тулы, Орла и Курска приказали прибыть электричками на Курский вокзал. И если тех, кому достались автобусы, кормили всухомятку, поили теплым чаем, пока не кончился, то вокзальная толпа просто оккупировала зал ожидания, не зная, какие будут приказы и дадут ли им денег хотя бы на пирожки.

Не легче было и экипажам автобусов. Они сидели в темных салонах, тихо матерились, просились наружу — покурить да помочиться. Иногда пускали, иногда нет. Было холодно, промозгло, как и полагается ранним бесснежным декабрем. И непонятно, что делать.

В салонах автобусов и в зале ожидания Курского вокзала шло тихое шушуканье. Чаще всего звучала фамилия Столбов.

* * *

— Надюшке сейчас было бы шестнадцать, — не глядя на убийцу своей семьи, сказал Столбов.

Заказчик убийства молчал — ему казалось Столбов дожидается ответа.

И тут в кармане Столбова пискнула мобила — sms. На звонок Столбов отозвался бы вряд ли. А так машинально взял телефон, взглянул.

В его лице что-то изменилось. Сергеич со страха опустил голову…

— На меня посмотри, — сказал Столбов, и Сергеич выполнил приказ. Он молчал, лицо не дергалось, но из правого глаза вытекла слеза.

— Суки вы, — Столбов явно обращался не к Сергеичу, а к невидимым собеседникам, глядящим сейчас на экран. — Хотите, чтобы я по-вашему плясал. А вот хер вам, дорогие мои, хорошие. Большой, толстый и крепкий. Ты, — это уже Сергеичу, — завтра уберешься из России. Навсегда. Не то сам тебя найду. И уж тогда… — Прицелился и выстрелил.

* * *

— Что за херня? — заорал Бобров, хотя мог бы и не спрашивать. Изображение погасло, как и полагается, когда пуля попадает в монитор.

Правда, монитор, направленный на порог, работал. Но через секунду и он стал ненужным — следующая пуля попала в лампу.

Несмотря на такой поворот событий, Бобров начал командовать решительно и мгновенно. Он схватил сразу два телефона.

— Ребята, — обратился он к группе задержания, — все приказы отменены. Уходите с объекта. — И в другую трубку: — Быстро валите его! Без разговоров!

— Бля! — ответила ему группа уничтожения. — Нас блокировали!

Бобров глядел на экран. Столбов на секунду появился в коридоре и опять стал невидимым: последняя выпущенная им пуля разбила коридорную лампу.

* * *

Настоящее целомудрие — не только когда мужчина обходится без женщины и прочих тому подобных утех. Целомудрие — когда ты не терзаешься и не разрываешься, когда понимаешь, что можешь сделать, а что никогда не можешь. Когда ты стал целым.

Столбов это слышал и лишь сейчас осознал, насколько верны эти слова. Едва он прочел строчку от Татьяны и окончательно понял, как поступит, наступила такая легкость души и тела, хоть лети.

Жизненный опыт и логика подсказывали Столбову: сейчас, чтобы выжить, нужно лететь.

И он, прострелив лампу в коридоре, рванулся на второй этаж. Здание наполнилось топотом ног, вслед стреляли. Но несколько лишних секунд давали ему шанс.

Второй этаж, в отличие от первого, был не освещен. Помня, какая сторона здания расположена ко двору, Столбов с разбега высадил дверь плечом. Подхватил какую-то рухлядь — то ли тумбочку, то ли ящик и выбил окно. Потратив лишь секунду на осмотр вытоптанного газона, прыгнул вниз. Приземлился болезненно, но удачно, в метре от перевернутой бочки.

Поднялся, помчался хромой побежкой по двору. Но не к улице, откуда пришел: было слышно, как въезжают машины с дополнительными силами, а дальше, в глубину. Скоро уперся в забор, сдернул куртку, набросил на штырьки, подтянулся, перемахнул.

Когда вскакивал и отбегал, от стальных прутьев срикошетили две пули. Преследование продолжалось.

За следующей стеной послышалось медленное тарахтение подъезжающего поезда. Не желая связываться с улицей — на машине догонят, Столбов форсировал забор и выскочил на рельсы.

На бегу выхватил мобилу, не глядя, ткнул вызов поднял трубку к уху, крикнул:

— Меня преследуют! Бегу на Курский вокзал, по путям.

* * *

Бобров сжимал в кулаке мобилу так крепко, будто от силы жима новости могли прийти скорее. А может, потому, что сам ощущал давящие взгляды окружающих — министров-финансистов.

Наконец мобила издала звук.

— Включи на громкую! — чуть не крикнул кто-то.

Бобров так и сделал.

— Объект ушел из здания и проник на Курский вокзал. — Голос командира группы был тренированным, но все же ощущалось, что человек бежит.

— Загоните его в какой-нибудь темный закоулок! — крикнул Бобров. — Что, людное место? Вытащите его оттуда в темный закоулок. Что дальше — понятно. Быстро!

— Понял, — ответил командир, и связь прервалась.

Несколько секунд напряженного и злого молчания.

— Они сами координируют, на месте, — прервал его Бобров. — Сейчас другой экипаж подъедет к вокзалу, не дадут ни в город выйти, ни в метро.

— А почему его из того дома выпустили? — зло взвизгнул кто-то из министров. — Пригнать полк в оцепление, чтоб плечами терлись, вот и все дела!

— У тебя есть полк, которому можно поставить задачу: убить лидера федеральной партии? — спокойно и зло спросил Бобров. И молчание вернулось.

* * *

Контратака началась без сигнала, просто началась и все. Незадолго до полуночи к автобусам с областной молодежной пехотой начали подходить девчата: «Давайте, потусим». Разговор затевался легко: как-то так выходило (понятно, не просто так), что девчонки-студентки были из тех же областных центров. Так что говорили о домашних новостях, об общих знакомых и, конечно, о главном: зачем приехали в первопрестольную, мальчики? Угощали теплыми пирожками и обжигающим чаем из термосов, врубали подвижный музон — потоптаться-согреться.

Иной раз комиссары прогоняли девчонок, а своих подопечных пытались загнать в автобусы. Парни огрызались: возвращаться в промозглые, вонючие салоны не хотел никто. Девчонки же брали пастухов на «слабо»: «Что, боитесь, что мы вас переспорим? Эх вы, комиссары». Так что среди пирожков, бутербродов и импровизированных дискотек возникали костерки споров. Говорили, понятно, о партии «Вера».

Там, где возникала дискуссия, к девицам присоединялись парни и народ постарше. То подходил ветеран одной из двух чеченских войн, то известный Футболист, то просто продвинувшийся земляк из той же области. Одним словом, такой дядька, на кого комиссар вякнуть не решится. Вопрос был простой: «Чем вам Столбов не нравится?»

— Он олигарх, фашист, предатель, сионист, — вяло отвечали молодые бобровцы, как правило тотчас же добавляя: — так нам сказали.