Бастилия, серая шестибашенная крепость Парижа, возвышалась у Сен-Антуанских ворот. В ее-то стенах заключена была теперь старая, беспокойная интриганка, бывший друг Нинон Ланкло.

Смелые замыслы, так долго лелеянные графиней Сен-Марсан относительно Лорена, который был для нее дороже всего на свете, разлетелись прахом, и впереди у нее был один только шаг — из темницы в могилу. Она знала, что Людовик XIV будет неумолим, а та сила, на которую она могла надеяться, тот орден, которого она была членом и орудием и для которого не было ничего невозможного на свете, отступился от нее тотчас после ареста в Нанси.

Ни мадам Ментенон, ни патер Лашез не думали о ее спасении, хотя они-то именно и поддерживали постоянно все ее политические бредни. Лорен, из-за которого она столько страдала, в слепой любви к которому она пожертвовала не только собственным личным счастьем, но и счастьем всей своей семьи, — Лорен пал жертвой хитрой Анны Орлеанской. Слабый свет, проникая сквозь узкое решетчатое окно, падал на бледное, морщинистое лицо старой графини. Она сидела, опустив на руки свою седую голову, и по временам задумчиво покачивала ею… Картины прожитой жизни, смешиваясь с мыслями о скором конце, вставали и замирали в ее измученной душе. Она была раскована, так как сама мысль о бегстве казалась невозможной в этих стенах, но долгий, утомительный зимний путь, грубое обращение во время дороги сломили и здоровье и энергию старухи. С разбитыми надеждами, во власти своих врагов, она чувствовала теперь только одно непреодолимое желание: поскорее рассчитаться с жизнью.

— Он идет! Он должен прийти! Он непременно придет! — шептала она, прислушиваясь к малейшему шуму у дверей своей полутемной каморки. Вот скрипнула дверь, отворилась, и тот, кого ждала она изо дня в день, остановился перед нею. С ним были его министры и комендант Бастилии. Лицо Людовика было очень мрачно, оно показывало несчастной, что нечего и думать о помиловании.

— Графиня, — начал Людовик, — мы с вами старые закоренелые враги. Вы сами понимаете, что никакие доводы не могут служить вашему оправданию, но вы можете смягчить ожидающую вас участь полным признанием всех козней, всех тех изменнических замыслов, которые вы и ваши друзья вели против нас долгие годы.

Ненависть сверкнула в глазах старухи, она злобно усмехнулась.

— Кто же это сказал вашему величеству, будто я жду оправдания и помилования?! Счеты наши покончены. Если бы я победила — я раздавила бы вас, жестоко отомстила бы за Гастона Орлеанского! Вы оказались сильнее, — ну поступайте со мной точно таким же образом!

— Несомненно, что так именно и следовало бы поступить, но я великодушнее вас. Вы сами сознаете, что достойны смертной казни, но верноподданническая просьба вашего сына Эдгара, единственного члена вашей фамилии, не запятнанного изменой, остановила это решение. Мы обещали ему пощадить вашу жизнь с условием полнейшего чистосердечного признания с вашей стороны. Но если вы вздумаете молчать, то не только погибнете сами, но погубите и опозорите вашего единственного сына. Выбирайте!

— Одной сыновней любовью можно извинить униженные мольбы моего сына! Вы угрожаете мне смертью на Гревской площади от руки палача. Я жду ее. Если бы во Франции существовали законы, то королеве Терезии, вашему дорогому брату и многим другим пришлось бы сопровождать меня по этому пути. То-то была бы сиятельная процессия! Вы хотите добиться от меня признания — напрасно, я буду молчать!

— Можно заставить вас говорить, безумная. У нас есть и на это средства. Верю, что вы спокойно встретите смерть и разыграете, пожалуй, героиню на эшафоте, но пытка хуже смерти. Подумайте, не лучше ли вам отказаться от ее ужасов. Де Жеви, позовите сюда палача и его помощника.

Холодный пот выступил на лбу де Марсан, на лице выразился смертельный ужас, ее начала бить лихорадка.

— Ваши средства, государь, более приличны каннибалу, чем христианскому королю! Если бы вы ничего не знали, если бы только я могла надеяться, что молчание мое погубит вас, никакие пытки и муки не вырвали бы у меня ни слова, но, к несчастью, вы слишком много знаете, вы знаете все! Я буду говорить, ибо предчувствую, что ваш дом и трон, которого вы добились кровью, обманом и позором, падут сами собою, погибнут, как скорпион, от собственного жала! Я буду говорить, но под тремя условиями, исполнение которых должны обещать мне не только вы, но и ваш министр Кольбер.

Он мой смертельный враг, но, к сожалению, единственный честный человек в целой Франции, единственный, слову которого можно верить!

— Ненависть ко мне обратилась у вас в болезнь, в манию. Я, скорее, жалею вас, чем оскорбляюсь вашими выходками. Назовите ваши условия, мы посмотрим, стоит ли ваша исповедь их исполнения.

— Я требую, — со мною будь там что будет, — чтобы сыну моему никогда не мстили за все зло, сделанное мною дому Бурбонов. В ваших глазах я преступница, достойная смерти, но перед Богом и людьми, я — мать, молящая вас, моих врагов и судей, за единственное мое дитя, единственное создание, которое дорого мне на Земле!

— Графиня, преступления матери до сих пор не отзывались на сыне. Обещаю вам, что он останется, как и прежде, при дворе, я возвращу ему все конфискованное у вас имущество, все ваши бывшие поместья, будет так, как будто никто из его семьи не причинил нам зла. Кольбер, составьте об этом акт, здесь же на глазах у графини, мы его тотчас подпишем.

— Я требую еще, — продолжала графиня, — чтобы мне дозволили свидание с сыном, с глазу на глаз, без свидетелей. Я хочу сама, лично, вручить ему его охранительный акт.

— Разрешаю вам и это!

— Наконец, я хочу знать, где де Лорен и что его ожидает.

— Что вам до этого и что значит для вас Лорен?

— Что он для меня значит? Менее, конечно, чем он должен был бы значить для вашего величества, так как он вашей же крови, но он много значит для моего сердца и совести — для этих двух предметов, которыми вы, вероятно, никогда не обладали. Хотя принцесса Анна сумела хитростью завладеть всеми доказательствами его высокого рождения, но для меня, для Карла Лотарингского, для всех, кому еще дороги право, честь и справедливость, он все-таки законный сын вашего дяди. Вы силой и обманом отняли у него все его права, вы убьете его, чтобы освободиться от его притязаний. Мой муж пожертвовал жизнью для спасения де Лорена-ребенка, а я всю жизнь отдала, добиваясь признания его прав, и умру за него! Скажите же мне, где он, что ждет его?

— Скажите ей это, де Сен-Рош, мне она не поверит.

— Вы можете быть совершенно спокойны, графиня. Шевалье бежал из Нанси при помощи иезуитов, а вслед за тем, как и надо было ожидать, привел шестнадцать тысяч голландцев на помощь испанским Нидерландам.

— Сервиен, вы не обманываете меня? То, что вы сказали, — верно?

— Так как для вас выше всего честное слово Кольбера, то пусть он подтвердит вам слова графа.

— Известие, сообщенное вам графом Сервиеном де Сен-Рошем, верно, — проговорил спокойно Кольбер. — В настоящую минуту Лорен свободен и находится в Нидерландах.