– Ребенок, – проговорила она с крайне довольным видом, словно только что дала правильный ответ в школьном состязании по орфографии.

Я снова взяла в руки снимок, жалея, что не могу прочесть гравировку на кольце, а потом – пользуясь тем, что мать на секунду отвернулась, – спрятала его под рубашкой, ибо мне было совершенно ясно: сколько бы я ни клялась, что буду обращаться с ним очень осторожно, миссис Шипли ни за что не разрешит мне взять фото с собой. Конечно, можно было сделать с него ксерокопию, но меня это не устраивало. Мне нужен был только оригинал, а почему – я и сама не могла бы объяснить.

Потом мы попрощались с миссис Шипли и, договорившись, когда мы придем помогать ей в следующий раз, двинулись к лифту. Мне казалось, что спрятанная под рубашкой фотография вот-вот прожжет во мне дыру, и вовсе не потому, что мне было стыдно обманывать старую библиотекаршу. Я была уверена, что когда-то уже видела этот снимок, но никак не могла вспомнить, когда и при каких обстоятельствах это было, да и ребенок, запечатленный на нем, казался мне знакомым. Единственное, что я знала точно, – это то, что вовсе не он был похоронен на нашем заднем дворе. Как ни мало́ было кольцо на снимке, я все же разглядела, что это была другая его половинка – другая, а вовсе не та, что висела на цепочке на шее мертвой женщины.

Кэрол-Линн Уокер Мойс. Калифорния. Декабрь, 1976

ДНЕВНИК

Я только что нашла эту тетрадку на дне своего рюкзака, где она провалялась целых двенадцать лет! Наверное, даже хорошо, что все это время я не делала никаких записей, потому что об этих годах я мало что помню, а что помню – не стоит того, чтобы это записывать.

Теперь у меня есть ребенок, мальчик. Я назвала его Томми, потому что так называется песня моей любимой группы «Ху». Я тогда жила на ранчо где-то в Северной Калифорнии, и у меня было столько парней, что я даже не помню их имена. Имени отца Томми я тоже не помню, но это не беда. Зато я могу назвать своего сына как мне захочется, потому что он мой и только мой.

Именно из-за Томми я больше не колюсь и не курю «травку». Когда я забеременела, мне почти сразу стало очень плохо и все время тошнило, а парни на ранчо никак не могли подобрать подходящее лекарство. Пришлось добираться автостопом до ближайшего городка и разыскивать врача, который мог бы прописать мне какие-нибудь таблетки. Регистраторша в четвертом по счету врачебном кабинете, куда я обратилась, оказалась женой врача. Она сказала, что мой акцент кажется ей знакомым, и спросила, не с Юга ли я. Я сказала – да, и она ответила, что мы с ней земляки. В самом деле, она была родом из Итта-Бена, а это совсем близко от Индиэн Маунд.

То ли беременность так на меня подействовала, то ли я в самом деле была очень больна, однако при звуке ее голоса я сразу вспомнила дом и заплакала. Женщина позвала своего мужа, и он дал мне лекарство, от которого мне стало лучше. Когда я немного пришла в себя, он сказал, что ради ребенка я должна перестать принимать психостимуляторы, и добавил – мол, если, по моему мнению, я в состоянии завязать, то он готов дать мне работу: сидеть в приемной, заполнять истории болезни и вести картотеку. Когда я сказала, что умею печатать на машинке, врач ответил, что у него найдется для меня и такая работа и что ее как раз хватит, чтобы я могла расплатиться за стол и крышу над головой.

Все это означало, что мне можно не возвращаться на ранчо прямо сейчас. И меня вполне устраивало. Правда, в последнее время мне очень нравился парень по имени Майкл, а я нравилась ему, однако по правилам коммуны иметь постоянных партнеров не разрешалось, и Майкл был вынужден каждую неделю спать с новой девушкой. Признаюсь честно, меня это огорчало, однако ревновать у нас тоже запрещалось, и ничего с этим поделать я не могла. В общем, я осталась у доктора Келли и его жены, завязала с наркотой и стала работать, а когда пришел срок – родила совершенно здорового мальчика.

А потом Долорес Келли, жена доктора, написала Бутси. Она сообщила ей, что со мной все в порядке и что теперь у нее есть внук. В последний раз я разговаривала с Бутси двенадцать лет назад в День благодарения, когда, ни с кем не попрощавшись, я тайком убежала из дома. Вообще-то, я собиралась послать ей весточку, но так и не собралась, да и время летело слишком быстро. Как, когда прошли эти двенадцать лет?.. Я не помнила, прошлое всплывало в памяти обрывками, эпизодами, которые сменяли друг друга стремительно и беспорядочно, словно стекляшки в калейдоскопе.

В ответном письме Бутси сообщала, что переведет мне деньги на билет, чтобы я могла вернуться домой вместе с Томми. В заключительных строках она выражала надежду, что теперь, когда я стала матерью, все, возможно, будет иначе. Я вовсе не была в этом уверена, но Долорес убедила меня, что я должна хотя бы попробовать. Она обещала, что двери ее дома всегда будут открыты для нас с сыном, если наши отношения с Бутси так и не сложатся. У доктора Келли и Долорес не было своих детей, и мне иногда казалось, что мы с Томми стали для них родными.

В общем, я решила, что поеду домой. Кстати, странно, что я по-прежнему называю «домом» то место, в котором я так давно не была и откуда так рвалась уехать. И все же, когда кто-нибудь спрашивает, откуда я родом, я отвечаю – с Юга. Я говорю так вовсе не потому, что не помню других мест, где мне довелось побывать с тех пор, как я уехала из Индиэн Маунд, а потому, что такой ответ кажется мне самым правильным. Нет, я по-прежнему не знаю, сколько я сумею там пробыть, но мне все равно хочется, чтобы Томми увидел Дельту, где жили его предки.

Томми, кстати, очень спокойный, добродушный, улыбчивый малыш. Правда, он немного застенчив, но зато как жадно он глядит на окружающее своими огромными голубыми глазами! Волосы у него такие же рыжие, как у меня, но не прямые, а немного вьющиеся. Раньше я думала, что оставлю Томми, как только рожу́, потому что мне казалось – во мне нет никаких материнских чувств, но когда мне впервые дали его подержать, я почувствовала себя так, словно сам Господь прикоснулся ко мне. Это было что-то невероятное, очень сильное, просто сказочное! В общем, я больше не думала о том, чтобы оставить моего малыша; напротив, мне хотелось быть ему самой лучшей, самой заботливой и преданной матерью. И хотя это означало, что возвращаться с ним на ранчо мне нельзя, я почему-то совсем не переживала по этому поводу. Напротив, я все чаще представляла себе, как мой малыш играет в бескрайних полях хлопчатника и удит рыбу с дамбы. Наверное, это означает, что мне действительно надо отвезти его домой. Быть может, Долорес права, и наши отношения с Бутси теперь действительно будут другими.

А еще я вспомнила, что́ говорила мне Матильда насчет погони за призраками.

Интересно, сумела ли я за столько лет настичь хоть одного?..

Аделаида Уокер Боден. Индиэн Маунд, Миссисипи. Август, 1924

Шляпку мне приходилось прижимать рукой, чтобы не слетела. Окна в грузовичке Джона были открыты, а ехал он быстрее обычного, чтобы встречный ветер охладил наши разгоряченные лица, и все равно платье неприятно липло к моей покрытой испариной коже – как и дорожная пыль, которая влетала в окно вместе с ветром. Сердце мое отчаянно колотилось от быстрой езды, а также от того, что на каждом крутом повороте меня бросало прямо на Джона.