И трижды в день я взбирался по крутой винтовой лестнице, чтобы уговорить Верити поесть и перекинуться с ним несколькими словами. Иногда это было все равно что разговаривать с ребенком или дряхлеющим стариком. Порой он расспрашивал меня о Леоне или событиях в Баккипе. Иногда я отсутствовал целыми днями, выполняя другие поручения. Обычно Верити будто бы не замечал этого, но однажды после стычки, в которой я получил ножевую рану, он заметил, как неловко я складываю на поднос его пустые тарелки.

– Как бы они хохотали в бороды, если бы знали, что мы убиваем наших людей.

Я застыл, не зная, как ответить, потому что, насколько я знал, о моем занятии было известно только Шрюду и Чейду. Но взгляд Верити снова ушел вдаль, и я молча удалился.

Постепенно, почти непреднамеренно, я начал кое-что менять вокруг него. Однажды, пока Верити ел, я подмел комнату, а позже, в тот же вечер, принес наверх мешок трав и камыша для пола. Я боялся, что помешаю ему, но Чейд научил меня двигаться тихо. Я работал молча. Что до Верити, то он не заметил ни моего прихода, ни ухода. Но в комнате стало свежей, и цветы верверии, смешанные с тростником, привнесли в нее приятный живительный аромат.

Как-то раз я пришел и увидел, что Верити задремал, сидя в жестком кресле. Я принес наверх подушки, на которые он несколько дней не обращал внимания, а потом в один прекрасный день устроил по своему вкусу. Комната оставалась пустой, но я понимал, что это было необходимо ему, чтобы сохранять сосредоточенность. Так что вещи, которые я приносил, создавали лишь намек на уют. Не было никаких гобеленов или занавесей, никаких ваз с цветами или звенящих ветряных колокольчиков – только цветущий эстрагон в горшках, чтобы облегчить мучившую его головную боль, а в один ненастный день – одеяло для защиты от дождя и холода из открытого окна.

В тот день я нашел его спящим в кресле, безвольного, как мертвец. Я закутал его одеялом, как больного, и поставил перед ним поднос, но не стал снимать крышку, чтобы еда не остыла. Я сел на полу рядом с его креслом, прислонившись к одной из отброшенных подушек, и прислушивался к тишине в комнате. Сегодня тишина казалась почти мирной, несмотря на летний дождь, шумящий за окном, и штормовой ветер, время от времени врывавшийся в окно. По-видимому, я задремал, потому что проснулся, ощутив его руку на своих волосах.

– Они велели тебе следить за мной, мальчик, даже когда я сплю? Чего же они боятся?

– Ничего такого, о чем бы я знал, Верити. Они сказали только, чтобы я приносил еду и старался следить, чтобы вы ее съедали. Больше ничего.

– А одеяло, подушки и горшки с ароматными цветами?

– Это я сам, мой принц. Человек не должен жить в таком запустении.

И в это мгновение я понял, что мы не разговариваем вслух. Я выпрямился и посмотрел на него.

Верити тоже, казалось, пришел в себя. Он пошевелился в своем неудобном кресле.

– Будь благословен этот шторм, который позволил мне отдохнуть. Я скрыл его от трех кораблей, убедив тех, кто смотрел в небо, что это всего лишь летний шквал. Теперь они машут веслами и пытаются увидеть что-нибудь сквозь дождь, чтобы не сойти с курса. А я могу прихватить несколько мгновений честно заработанного сна. – Он помолчал. – Я прошу прощения, мальчик. Иногда Сила кажется мне более естественной, чем обычная речь. Я не хотел вторгаться в тебя.

– Ничего страшного, мой принц. Я просто был удивлен. Я не владею Силой, только очень слабо и неустойчиво. Я не знаю, как открылся вам.

– «Верити», мальчик, а не «мой принц». И ни один принц не сидит неподвижно в пропотевшей рубахе с двухдневной бородой. Но что значит эта бессмыслица? Ведь все было устроено, чтобы ты учился Силе. Теперь я отчетливо вспоминаю, как острый язычок Пейшенс заставил моего отца дать согласие. – Он выдавил усталую улыбку.

– Гален пытался научить меня, но у меня нет способностей. У бастардов, как мне говорили, это часто…

– Подожди, – зарычал Верити и тот же миг оказался в моем сознании. – Так быстрее, – сказал он, как бы извиняясь, и потом пробормотал: – Что это такое, что так туманит тебя? А! – И тут он снова исчез из моего разума, и все это так ловко и легко, как если бы Баррич вырвал клеща из собачьего уха. Он долго сидел молча, и я тоже, несколько озадаченный.

– Я щедро наделен Силой, так же как и твой отец. Гален – нет.

– Тогда как же он стал мастером Силы? – спросил я тихо.

Я подумал, что Верити говорит это только для того, чтобы я не так сильно переживал провал.

Он молчал, как бы обдумывая какой-то щекотливый вопрос.

– Гален был… любимчиком королевы Дизайер. Фаворитом. Королева настояла, чтобы Гален стал помощником Солисити. Часто я думаю, что наша старая мастер Силы была в отчаянии, когда взяла его в помощники. Солисити, видишь ли, знала, что умирает. Думаю, она действовала второпях и до самого конца сожалела о своем решении. И я не думаю, что он получил хотя бы половину того образования, которое необходимо, чтобы зваться мастером Силы. Но так уж получилось; он стал тем, что мы имеем. – Верити откашлялся и выглядел смущенным. – Я буду говорить ясно, как могу, мальчик, потому что вижу, что ты можешь придержать язык, когда это разумно. Гален получил это место как лакомый кусочек, а не потому, что заслужил его. Не думаю, что он хоть когда-нибудь полностью осознал, что значит быть мастером Силы. О, он знает, что это положение дает власть, и без стеснения использует ее. Но Солисити была не просто человеком, который чванится высоким положением. Она была советником Баунти и связью между королем и всеми, кто работал Силой для него. Она выискивала и учила всех, кто проявлял настоящий талант и разум, который подсказал бы им использовать Силу во благо. Это первый круг, который Гален подготовил с тех пор, как Чивэл и я были детьми. И я не нахожу этих юношей и девушек хорошо обученными. Нет, они выдрессированы, как обезьяны и попугаи, которые научены передразнивать людей без всякого понимания того, что они делают. Но других у меня нет. – Верити смотрел в окно и говорил очень тихо. – Гален же нетактичен. Он такой же грубый, какой была его мать, и такой же самонадеянный.

Принц внезапно замолчал, и щеки его вспыхнули, как будто он сказал что-то не подумав. Он заключил еще тише:

– Сила как язык, мальчик. Мне не нужно кричать на тебя, чтобы дать тебе понять, чего я хочу. Я могу вежливо спросить, или намекнуть, или передать мое желание кивком и улыбкой. Я могу проникнуть в сознание человека и заставить его думать, что он доставил мне удовольствие по собственному желанию. Но все это недоступно Галену – и когда он пользуется Силой, и когда он учит владению ею. Он идет напролом, чтобы пробиться внутрь. Лишения и боль – один из способов ослабить защиту человека. Это единственный путь, в который верит Гален. Но Солисити использовала хитрость. Она заставляла меня смотреть на воздушного змея или на пыль, парящую в солнечном луче, сосредоточившись на этом, как будто в мире больше ничего не существует. И внезапно она оказывалась в моем сознании, со мной, я чувствовал ее улыбку и слышал ее похвалу у себя в сердце. Она научила меня, что быть открытым – это всего лишь не быть закрытым. А войти в сознание другого человека можно при помощи желания выйти из собственного. Понимаешь, мальчик?