Однако во дворце всё было тихо, никто не встретил Александра Андреевича на крыльце, только лакеи подскочили, чтобы снять с него шубу.

В приёмной у императрицы никого не было, кроме старой немки-кормилицы Екатерины, которая вязала бесконечную шаль парой старых стёртых спиц.

Она моргнула, старательно прищуриваясь и всё равно ничего не видя, и опять склонилась над своим бесконечным вязаньем.

Из-за высоченной дубовой резной двери кабинета императрицы неслышно выскользнул камердинер Зотов, прижимая спиной створку двери, и, увидев Безбородко, сразу подскочил к нему.

— Спрашивали, уж который раз спрашивали, — ласково, любезно и несколько суетливо раскланялся он с Александром Андреевичем и пригласил его к запертой двери кабинета. — Момент.

Зотов исчез за дверью, тотчас вернулся и широко распахнул перед Безбородко створки дверей.

Александр Андреевич вынул из внутреннего кармана камзола свиток с договором и вытянул руки, бережно и трепетно неся большой свиток, запечатанный крупными сургучными печатями на шпагатах.

Екатерина увидела своего вице-канцлера, схватила палку, что стояла возле стола, опираясь на неё, тяжело поднялась со стула и побрела навстречу старому служаке.

— Александр Андреич, заждалась уж я, — выговорила она, подошла к Безбородко и троекратно поцеловала его в щеки. — Что-то долго не ехал...

Безбородко с низким поклоном передал ей свиток, и Екатерина поковыляла к столу, держа документ за шпагатные шнурки.

Она уселась за стол, полюбовалась на свёрнутые листы бумаги и принялась распечатывать долгожданный свиток.

— Надеюсь, — лукаво сказала она, — тут есть письмо, пусть и на арабской вязи, да всё не пустая бумага...

Безбородко обратил глаза к носкам своих квадратных башмаков с тяжёлыми пряжками и промолчал. Они оба знали, о чём идёт речь...

Однажды Екатерина поручила Безбородко составить новый закон, а у него всё не доходили руки сочинить текст этого закона. В понедельник, после трёх дней загула, он явился к императрице, и первым делом она спросила его о законе.

Как ни в чём не бывало Безбородко вынул из кармана бумагу, развернул её и начать читать, кругло — с изящными словесными оборотами.

Екатерина слушала и одобрительно кивала головой.

— Хорош, — сказала она, — молодец ты, Александр Андреевич, можешь, когда хочешь, писать изящно и толково.

Безбородко поторопился было засунуть бумагу снова в карман, но Екатерина протянула руку:

— Дай мне, на досуге просмотрю ещё раз...

И тут Безбородко упал на колени.

— Матушка-государыня, прости ты меня, раба беспутного! — завопил он, протягивая императрице совершенно чистый лист бумаги, с которого только что читал.

Екатерина обомлела.

— Так здесь ничего нет?

— Прости, государыня, прости, снеси головушку мою беспутную, не успел я закон сочинить...

— А сочинил хорошо, — улыбнулась Екатерина, — к вечеру чтоб начисто перебелил...

Безбородко уткнулся головой в пол, всем своим видом показывая, как он раскаивается.

— Ладно, ладно, — поспешила простить его Екатерина, — коли умеешь так импровизировать, значит, и на бумаге будет хорошо...

Он вылетел тогда из кабинета красный и потный, быстренько засел за сочинение закона и уже к обеду принёс его императрице...

Екатерина развязала свиток, развернула длинный лист, всмотрелась в арабскую вязь и русский перевод договора с Портой, потом отложила его на край стола.

— Ну, за службу спасибо, Александр Андреевич, — сказала она, — как ратификуем, так и праздновать будем. Я, чаю, не раньше осени отмечать станем...

Безбородко с удивлением слушал императрицу. Да, она наградила его, отвалила целых пятьдесят тысяч и самый высший в России орден. Но он ждал не такой холодной похвалы, ожидал отметки его трудов чем-либо существенным, нежели это императорское спасибо.

— Да, — продолжила императрица, — раз уж с завтрашнего дня начнёшь дела выправлять, завтра же и сочини указ мой императорский. Надобно отличить умного человека. Надобен указ о производстве Платона Александровича Зубова в генерал-поручики и генерал-адъютанты...

Безбородко молча слушал, ничем не выдавая своего удивления, возмущения и гнева. Как, этому мальчишке, поручику из караульной службы? Но, видно, ничем помешать этому он, Безбородко, уже не может, потому и следует молчать и выполнять волю императрицы.

С тем и отпустила Екатерина Безбородко...

Он приехал домой задумчивый и безмолвный. Его многочисленные слуги принялись стаскивать с него дорожное платье, облачать в широченный, как у Потёмкина, бархатный халат, направлять в мыльню, где девки растёрли докрасна уже расплывшееся тело патрона.

Слуг и просто людей, прижившихся в доме, у Безбородко было множество. Он смотрел на них как на необходимую мебель и давно смирился с тем, что посыльных было несколько, лакеев при столе ещё больше, а уж слуг в приёмной зале и кабинете и того больше. Но он не гнал их, ему было приятно, что его окружает масса людей, каждого он мог послать за чем угодно, и каждый льстиво говорил ему слова благодарности.

Может быть, именно потому, чтобы услышать эти льстивые слова, и помогал Безбородко своим землякам. В доме постоянно толклись десятки его односельчан или однокашников, и всем им Александр Андреевич старался достать или место, или хорошую службу.

Много сказок ходило по этому поводу среди петербургского общества. Однажды приехал к Безбородко его одноземелец и несколько часов ждал в приёмной зале. От нечего делать этот ещё не протеже, но надеявшийся им стать обратил внимание на мух, летавших в зале. Погнался за одной, тщетно хлопал ладонями, чтобы убить, но муха оказалась упрямой и не хотела сдаваться. Бегал-бегал одноземелец по зале, уронил вазу из дорогого китайского фарфора, разбив её вдребезги, но настиг-таки вражину и, хлопнув по ней своей большой шапкой, свалил заодно и ещё какие-то безделушки, стоявшие на столах. Убил муху и обомлел — наделал столько беспорядка, кавардака в приёмной зале большого сановника, что думал уже потихоньку удрать, даже не увидев своего благодетеля.

— Что, поймал? — раздался голос за его спиной.

Смущённый и растерянный хохол увидел Безбородко в расшитом золотом кафтане, в тупоносых башмаках с пряжками, в шёлковых чулках, подвязанных большими бантами, и едва не свалился ему под ноги.

— Ну, так теперь будем думать, как поймать место, — благодушно улыбнулся Безбородко.

И поймал хорошенькое местечко для своего земляка.

Потому и тянулись в дом к Безбородко десятки его соотечественников.

Впрочем, на его доброту не могли пожаловаться и видные писатели того времени. Сам Безбородко, оставаясь на государственной службе, не писал литературных произведений, хотя даже Екатерина увлекалась сочинениями. Но он оказывал большую поддержку литераторам. Он свёл дружбу с поэтом и прозаиком, переводчиком и критиком Николаем Александровичем Львовым, а тот ввёл к нему в дом и других писателей — Державина, Хемницера, Новикова, Фонвизина, Радищева и Капниста. Всем им Безбородко оказывал материальную поддержку, потому что ещё не знали в восемнадцатом веке, что литератор может существовать за счёт авторского гонорара, печатаясь в различных изданиях. Эти писатели и печатались, но никогда не получали гонораров, только подарки или милости императрицы да деньги таких доброхотов, как Безбородко.