я здесь живу нечестно? Слава Богу, до сих пор еще своими руками хлеб добываю, еще и семью кормлю и не прошу ни у кого, Христа ради; а что не проповедую, так здесь и без меня полно — кафедру не поделят между собой; и вообще, ты напрасно со мной этот разговор затеял, не нам судить друг друга, не тем более, тебе меня. Поэтому оставь… У меня и без того горя хватает, дети, вот, покоя не дают. Мало того, что ордой объедают старика, еще и внучат понаведут, не знаешь, куда деваться, еще и денег требуют; а тут, вот, старухе ногу отрезали… Понял?… Ничего я тебе не отвечу больше, — закончил он, отвернувшись в окно.

— Ну, тогда я тебе скажу, — начал опять Владыкин, — чтобы не оказаться виноватым перед тобой и Богом, будешь ты слушать или не будешь, а скажу: во-первых, с Кавказом ты расстался, хоть и никого не ограбил, но церковь оставил в слезах, бросив без надзора, а кое-кого и сиротами. Разве ты не знаешь, что по твоим свидетельствам арестовано несколько братьев? — Знаешь!

Ко всему этому, ты оттуда не уехал, а убежал. Здесь ты, правильно, своими руками добываешь хлеб; но это будет делом Божьим тогда, когда вторую часть из стиха будешь выполнять, т. е. «чтобы было из чего уделять нуждающемуся». Ты это считаешь делом Божьим? У тебя лари от продуктов ломятся, а рядом, в полкилометра — семья узника и старики Власовы от голода пухнут, а ведь, вы были когда-то в одной общине, да и теперь в одной. Да что там говорить, в полукилометре; вот, прямо к тебе в дом пришли, из твоих братьев, с которыми ты более десятка лет не виделся, а ты, на ночь глядя, голодным проводил Николая Георгиевича.

Теперь я скажу, почему ты не несешь никакого служения. Во ВСЕХБ ты видишь частичное отступление, а ты научен от начала правильным путям Божьим. Идти прямым путем и служить Господу — тюрьма, боишься, тем более, что еще в Архангельске дал подписку, поэтому и со ссылки был возвращен.

Слушая все эти обличения, старец молчал, а голова его с каждым фактом опускалась все ниже и ниже, потом, наконец, он, тяжело вздохнув, ответил:

— Этого, Павлуха, мне еще никто не говорил… и я не ожидал, чтобы кто сказал. Возражать тебе на это не буду, но подумать обо всем этом надо.

— Не сказал бы и я тебе, Николай Васильевич, если бы ты был посторонним человеком, да если бы я не имел побуждения от Господа. Закончу одним: лучше быть судимым теперь друг другом, чем судимым Богом, с миром сим.

Беседу они закончили молитвой, уже совсем поздно; Кухтин молился очень кратко, просил у Бога милости, чтобы поправить свои пути. После молитвы отнесся к Владыкину дружелюбно. Поужинав, легли спать вместе. Утром, по пробуждении, Павел заметил, что хозяин возвратился из какого-то похода; впоследствии узнал, что с кошелкой продуктов, рано утром он побывал у Власовых.

Провожая после завтрака Павла, убедительно предлагал на дорогу деньги, но Владыкин отказался, как не имеющий в этом нужды.

Спустя несколько лет, Владыкин посетил Кухтина еще. Доживал он свои дни совершенно одиноким, в тесной комнатушке, у дочери в городе. При встрече еле разобрал его речь — он жаловался на дочь, что та морит его голодом; а она, в свою очередь, проклинала отца, что он уже почти при смерти, но не решается отдать денежные сбережения, находящиеся у него на сберкнижке. С печалью, он покинул их, не имея побуждения обмолвиться ни единым словом. По свидетельству, смерть его была мучительной.

* * *

Когда Павел зашел к Федосеевым, Николай Георгиевич был уже в сборе, ожидая своего друга; а дорогая Анна Родионовна, ободрившись от очередного приступа недуга, настоятельно убеждала на дорогу выпить по чашке кофе, которым она угощала самых близких и в особые дни. Отказываться было невозможно.

За столом, Николай Георгиевич с женой, с особым вдохновением пропели самый любимый гимн, который впоследствии переселился в сердце Павла Владыкина:

…Среди всех в жизни перемен,

Хотя б пришлось скорбеть…

На Таганскую площадь приехали в полдень, в надежде застать старца-брата, Скалдина Василия Васильевича, дома. Поднявшись на второй этаж, им пришлось изрядно объясняться, в ответ на недоверчивые вопросы за закрытой дверью; но зато уж встреча была необыкновенно трогательной. Василий Васильевич после заключения, не имел возможности возвратиться в свою семью, в Москву, имея к тому официальное ограничение, поэтому скитался среди верующих по смежным областям, совершая дело благовестника, по личной инициативе. В начале 30-х годов, в самый разгар гонений, брату пришлось много перенести лишений. Община, в которой он нес служение пресвитера, в 1930-х годах была распущена; сам брат Василий Васильевич перенес мучительное заключение, но однако, вынес решение: оставшуюся жизнь, посвятить на служение Господу.

Теперь он появлялся в Москве нелегально, чтобы повидаться с семьей, в постоянном опасении, быть задержанным милицией; да не раз уже и бывал задержан, с грозным предупреждением на дальнейшее.

В таком состоянии застали его друзья и теперь, но радость встречи вытеснила всякий страх. Особенно горячо обнялись они с Николаем Георгиевичем, с которым, в прошлые годы, долго вместе сотрудничали на деле Божьем. Да и положение их было одинаково: оба отсидели по несколько лет в лагерях.

Войдя в тесную гостиную, они увидели на полу разбросанные части от швейной машины. Брат объяснил, что вынужден еще помогать детям до сих пор. Федосеев не замедлил брату представить Павла:

— А это, не догадываешься кто? — спросил он, указывая на Владыкина, — не знаешь, или, может, встречал когда?

— Нет, подскажи!

— Да неужели не похож? Ведь вылитый же отец — это сын Петра Никитовича Владыкина, Павел, — пояснил Федосеев.

— Ах, вот это кто! Теперь, действительно, припоминаю; да, очень походит на отца; ведь я брата Владыкина не видел уже очень много лет… ну, как же, как же, ведь я свидетель его крещения, кажется, в 1920 или 1921 году; да и на съездах встречались. Простой, но огненный был христианин, но ведь, кажется, не возвратился из заключения в 1937 году? Да, это был борец… Очень рад видеть вас, — протягивая руку Павлу, сказал Василий Васильевич. — Ну, а как же судьба его семьи, и где вы теперь?

— Я был арестован (еще раньше папы) за открытую проповедь о Христе Распятом. — Павел коротко рассказал о своем пройденном пути, при этом слезы лились обильно по лицу обоих старичков…

— Вот, так я и пробыл