«Окуневые люди» говорили по-русски; кроме своих, носили русские имена и фамилии; если их понуждали, крестили детей у русских попов и… так же мирно и неуклонно соблюдали собственные обычаи, хранили язык. В их душах не было трагического раздвоения — и русского бога, и верховного небесного божества Нума они чтили одинаково сдержанно. Некогда «окуневые люди» были сильными и имели влияние на другие племена и народы. Во главе их стоял князец Воня, который долго сопротивлялся русским воеводам и угрожал даже наступлением на Сургут. Но в конце XVI века он подчинился-таки московскому царю. От былого могущества сель-купов остались лишь сказки и легенды, а сами они превратились в замкнутый пригнетенный народец, вся защита которого состояла в труднодоступности мест обитания.

Хотелось бы услышать от шаманки хотя бы часть этих сказок и легенд, но просить пока что об этом бесполезно: обычай запрещал говорить сказки днем, от этого могли выпасть волосы, потеряться память.

— Я выйду замуж, — сказала Лондра. — Стружки из-под ребенка мне теперь не выносить, однако замуж выйду. Без мужа очень плохо.

Горечь утраты звучала в каждом ее слове, и хотя эта женщина не плакала, не причитала, не рвала на себе волосы, горе ее показалось Крылову столь глубоким и сильным, что он пожалел, что нарушил ее уединенность, преследуя свои цели.

День долго не хотел клониться к вечеру. Однако ж пришел и его черед уступать. Сгустились сумерки. Очаг догорал. В чуме стало темно.

Лондра зажгла жировой светильник. «Окуневые люди» не любят темноту. Они, по возможности, даже спят с зажженными светильниками. «Умрем, тогда в темноте належимся. Пока живы, надо со светом пожить».

— Почему к огню, к месту возле очага нельзя прикасаться ножом или топором? — спросил Крылов, зная о таком обычае среди сель-купов. — Русские люди научили?

— Нет. Всегда так было, — старуха глубоко затянулась, потом вынула трубку изо рта. — Жила-была бабушка, и у нее были сыновья…

Крылов понял, что Лондра начинает рассказывать сказки, и обрадовался.

— Другая бабушка одна жила, — продолжала шаманка. — И сыновья бабушки всегда бревнышки костра царапали. И песок в нем царапали. Другая бабушка пришла к ним и говорит: «Смотри, что твои сыновья делают!» — «Пускай!». Ночью костры друг с другом разговаривают. Один говорит: «Что-то у меня на уме плохо. Они издеваются надо мной. Пусть они сгорят». И это карамо сгорело. А та бабушка с костром стали жить долго.

Карамо — полуземлянка. Крылов встречал их в лесу. Правда, они давно превратились в провалища, но разглядеть, что эти ямы когда-то были жилищами человека, все-таки можно. Степана Кировича бы сюда… Интереснейший раскоп мог получиться…

— Спасибо, — поблагодарил Крылов за сказку. — Очень красивая. Правда, я уже слышал где-то подобную. Но у тебя — красивая.

Он хотел было добавить, что слышал подобную сказку про огонь очень далеко, в Малороссии, но подумал, что рассказчица может обидеться, и не стал больше ничего говорить.

А Лондра ничего не заметила, ответ ей понравился, и она сказала:

— Я много знаю. Все красивые. Будешь слушать?

— Буду. А можно я в тетрадку стану писать? Старый стал, память плохая.

Лондра позволила писать в тетрадку и поведала еще одну «красивую сказку»:

— На озере Тух-Эмтор есть Засраный мыс. Там богатыри себе стрелы ковали. Там протекала река Чебачья. Там растут три кедры. Кто хочет на русской гармошке хорошо играть, нужно ходить туда двенадцать ночей и играть. Если вытерпишь — научишься. Нет — умрешь на третьи сутки. Рядом есть Дурное озеро, Весен-Эмтор. Там нельзя стрелять — рыба пропадет. Там большой зверь всплывает. Русские говорят — мамонт. Рассказывают, что его выгнали с другого озера.

Он шел по мелкому месту. Рядом две ямки. Он будто бы положил в одну голову, а в другую — зад. Потом ушел в омут. Очень глубокий омут, все кипит.

— Все? — удивился Крылов, когда Лондра замолчала.

— Все.

— Какой же смысл в этой истории? О чем она?

— Как о чем? — удивилась в свою очередь шаманка. — О жизни.

Более вразумительного ответа он так и не смог от нее добиться.

Слушая Лондру, Крылов не раз пожалел, что ему не хватает специальных знаний, что он не фольклорист. Необъяснимой прелестью веяло от этих скупых, малоцветных, необычайно простодушных преданий.

— Сидели в избёшке два охотника, — решил поддержать общий разговор и Елисей, насытившийся наконец. — Один заснул, а другой продолжал сидеть. Вдруг видит: глаза у спящего вышли из избешки. Через некоторое время вернулись. Человек проснулся, рассказал, что видел сейчас сон. Другой отвечает: правильно, потому что твои глаза уходили. Глаза всегда уходят, а после сна приходят на место, но могут уйти и заблудиться. Если глаза уйдут совсем, то человек ослепнет.

— Ты веришь в это? — спросил Крылов.

— Чего же не верить? Верю, — ответил Елисей и потрогал шрамы. — У меня ж один глаз ушел.

Так и не понял Крылов: шутит проводник или говорит всерьез.

Они просидели до утра. Низкий хрипловатый голос шаманки совершенно заворожил Крылова. Лондра говорила устало, тихо: «окуневые люди» вечером и ночью не шумят, после захода солнца громко не разговаривают.

Утром Лондра-Бабочка пошла разжечь дымокур для оленей. А Елисей и Крылов отправились в Священный лес. На прощанье шаманка сказала:

— Там не стреляйте. Шерстью землю не грязните. Возле речки женщины в красных платьях будут стоять — там повернете. На дерево с колокольчиками не влезайте. А то будет так: я нож ищу, а нож ищет меня.

Елисей потом объяснил: женщины в красных платьях — это березы со снятой берестой. Дерево с колокольчиками — кедр. Взбираться на него за шишками нельзя. Нум покарает.

Священный лес возник часа в два пополудни, когда солнце уже миновало свою верхнюю точку и принялось источать зной на притихшую землю. Елисей и Крылов вышли к нему через грязную низину, поросшую дудошником. Приминая сапогами высохшее стволье, цепляя на одежду репьи и колючки, они выбрались на крутой отрубистый берег и остановились — не столь запаленные быстрым подъемом, сколь при виде картины, открывшейся перед ними.

Чистый, могучий и величественный подступил к реке вечнозеленый кедровый лес. Он уходил на север, повторяя вольный изгиб реки, и, казалось, не было ему конца-края.

Не в первый раз видел Крылов кедровники, но вновь, как когда-то при изначальном свидании, взволнованно забилось сердце и тихий восторг охватил душу. Священный лес… Да, кедровый лес по праву мог почитаться как священный…

Красивейшее дерево Сибири кедр, мужественный и нежный, добрый великан-кормилец, высоко вскинул свою главу, как бы принимая на себя гнев и милость богов. Рядом его товарищи, собратья. Пышные, клубящиеся высоко над землей темно-зеленые кроны. Прямые и ровные, чуть сбежистые вверху стволы, неохватные, крепкие… Крылов любил кедр как ни одно дерево на земном шаре. За красоту и мужество, за то, что дает приют и пищу зверю и птице, за то, что живет торжественно и чисто. В кедровом лесу дышалось легко и освобожденно. Хвоей и живицей кедра лечились люди и животные. Орехи спасали от голодной смерти. Древесина шла на лодки и другие полезные вещи. Много ли на земле найдется подобных деревьев?