У Скарборо такой власти не было. Он не мог приказать, мог лишь убедить. Кроме того, ему нужно было превратить в армию разрозненные отряды своих сторонников. И если собственно братья-гидеониты поднаторели в обращении с оружием и знали, что такое дисциплина, то большинство добровольцев, готовых скинуть ненавистный режим, представляли собою толпу энтузиастов, распевающих: «Тело преподобного лежит в земле сырой, но дух его ведет нас в бой». Однако значение слова «приказ» они понимали очень смутно, а из оружия были знакомы в лучшем случае с дедовскими мушкетами. И Скарборо писал воззвания, выступал на митингах, убеждал, заманивал, запугивал – одним словом, организовывал. Казалось, он умудряется быть сразу в нескольких местах и не спит сутками.

Жалеть себя было нельзя. Такой шанс выпадал раз в столетие, а может, и того реже. Соратники поражались, насколько Скарборо способен был находить новые ресурсы – денежные, оружейные, человеческие.

За всем этим – и главным образом, за человеческим ресурсом – Скарборо и поехал в Филадельфию. До того, как на политическую арену вышли гидеониты, этот город считался гнездилищем главных противников правящего режима – квакеров, каковыми Филадельфия основана и была. После того, как генеральный судья Джобсон ушел в отставку, о квакерах несколько подзабыли – но вот они не забыли прежних преследований, тем более что некоторые из злейших их врагов еще сидели в правительстве. На это Скарборо и рассчитывал. Коалиция провозгласила, что в случае прихода к власти квакеры будут уравнены в правах с последователями господствующего учения и вольны исповедовать свою веру и, как следствие, получат материальную поддержку. Но, по мнению Скарборо, при необходимости формирования армии, помощи деньгами и продовольствием было недостаточно.

Квакеры же, люди весьма дисциплинированные и вдобавок противники рабства, были столь же убежденными противниками военных действий и не желали принимать в них участия. И требовалось все красноречие Скарборо. Весь его авторитет единственного ныне лидера гидеонитов, чтоб внушить этим суровым непротивленцам мысль о том, что, действуя против порочного и отжившего правительства, они не нарушают заповедей Господних. По счастью, Скарборо был достаточно искушен в Святом Писании и мог оперировать теми же понятиями, что и квакеры, причем с большей быстротой и уверенностью. Но, ей-богу, сколько это отнимало сил! Больше даже, чем убеждение многих противников рабства, что сражаться в одной армии с чернокожими – не значит унизить и опорочить себя.

Продиктовав своему помощнику Закери Пэйну текст воззвания, которое требовалось к завтрашнему дню распространить по всему округу, Скарборо почувствовал, что выдохся и ему требуется хотя бы несколько часов сна. Он был неприхотлив, и для отдыха не требовалось добираться до постели. Остановился он в гостинице, но за все время, проведенное в Филадельфии, не имел времени туда зайти. Получалось так, что фактически штабом коалиции стала контора мукомольного заведения одного из городских старшин, Джетро Беннинга, ярого противника нынешнего режима.

Беннинг, как и подобает набожному квакеру, не признавал рабства, но он был также деловым человеком, а дело требовало расширения. И Беннинг стал первым в Филадельфии – и одним из немногих в Галааде, – кто воспользовался открывшимися перспективами заморской торговли и установил у себя паровой котел, чем вызвал яростные нападки не только правительства, но и сограждан. Сограждане, впрочем, скоро приумолкли: паровая мельница быстро себя окупила и позволила Беннингу, снизив цены, распространить сферу продаж заметно против прежней. Филадельфия находилась в более выгодном положении, чем Нью-Бетлехем, будучи одновременно портом морским и речным, и только то обстоятельство, что это был квакерский город, помешало ей стать столицей. И то во время войны с французами велись разговоры о переносе столицы в Филадельфию. Беннинг подумывал о модернизации производства, но это было бы сочтено полнейшим пренебрежением заветами отцов-основателей.

И тут – преграды могут быть сметены, а в случае войны Беннинг способен стать поставщиком провизии для коалиции. Конечно же, он поддержал Скарборо.

И покуда работа на мукомольне шла своим чередом, а мешки с мукой отгружали заказчикам, либо на собственные склады Беннинга, Скарборо мирно почивал в кресле. Шум ему нисколько не мешал. Напротив, убаюкивал. А вот когда в дверь постучали и часовой рявкнул: «Брат Эзра! К тебе какой-то чудак, говорит, что доктор!» – Скарборо пробудился моментально.

– Какой еще доктор?

– Вот я и говорю – пристрелить собаку моавитянскую! – После гибели Сеттла и казни Эпеса соратники охраняли своего вождя ревностно. – Вдруг засланный?

И за этим бодрым предложением – незнакомый голос, на беглом английском, но с явственным акцентом:

– Господин Скарборо, мне посоветовал найти вас господин Ханпейта.

Наконец-то. Хоть кто-то из иностранцев дал о себе знать.

– Впустить.

– А у него сумка… А он открывать не дает… А вдруг там машинка адская?

При всем том, что техника в Галааде находилась в плачевном состоянии, патриотическая деятельность потребовала от гидеонитов наладить производство самодельных взрывчатых устройств. Так что часовой знал, о чем говорил.

Скарборо выбрался из кресла – суставы смачно хрустнули – и открыл дверь сам.

Если б он не общался ранее с японцами из консульства, то принял бы пришельца за индейца в приличном черном костюме, штиблетах и в мягкой шляпе, – тем более что некоторые советники Союза племен именно так и одевались. Перед Скарборо стоял человек, уже давно миновавший юношеские лета, но еще молодой, с правильными чертами лица, узкими глазами под густыми бровями, тонким носом и крупным насмешливым ртом. В руках он и вправду держал увесистую сумку.

– Если вы от мистера Ханпейты, то добро пожаловать. Вы из консульства?

– Нет, с корабля.

– Какого корабля?

– «Мария Каннон». – Название заставило бы поморщиться менее выдержанного человека, чем Скарборо. – Утром мы встали на рейде: здешние власти теперь разрешают иностранным кораблям входить в порт.

Вот тут Скарборо чуть не хлопнул себя по лбу. Именно под его влиянием городские власти Филадельфии отложили запрет на заход иностранных кораблей во все порты Галаада, кроме Хеврона. Но он был так загружен делами в последние дни, что забыл об этом.

– Что ж, проходите, побеседуем. – При посетителе не было оружия, глаз на это у Скарборо был наметан.

Часовой с неодобрительным видом пропустил японца, который, прежде чем занять место на стуле напротив Скарборо, представился:

– Я – Вада Дзюнъитиро. Можно проще – доктор Вада.

– Доктор чего? – Скарборо был достаточно начитан, чтоб знать об ученых степенях у иностранцев.

– Медицины, разумеется.

– Врач? – Скарборо удивился. – В таком случае что вы здесь делаете?

– Господин Скарборо, «Мария Каннон» – военный корабль. Мы прибыли с мирными намерениями, но ваши люди относятся к нам с подозрением – и их можно понять. Если бы на встречу отправился кто-то из офицеров военного флота, это могли бы неправильно истолковать. Поэтому я попросил Эномото-тайса отправить меня. Мое звание равно офицерскому, так что ваше достоинство соблюдено.