О реакции на заключение советско-германского договора второго борца за «укрепление» союза трех держав Сиратори мы достоверно ничего не знаем. Очевидно, он узнал о случившемся 22 августа из утренних газет. Известно, что в тот же день он встретился с Чиано, но в сохранившихся документах никаких подробностей нет, а в дневнике министра этот факт вообще не отражен.[393] В следующие два дня Чиано получил серию телеграмм от итальянского посла в Токио Аурити, с которыми сразу же ознакомил германского посла в Риме Макензена. Описывая шок, вспышку националистических (особенно антигерманских и антикитайских) настроений, полный крах надежд на трехсторонний пакт и неминуемый правительственный кризис, Аурити предсказывал: «1. Падение теперешнего правительства и новый англофильский кабинет. 2. Изменение курса японской внешней политики. 3. Отзыв посла в Берлине и, возможно, также в Риме. 4. Направление подкреплений в Квантунскую армию, чтобы уравновесить русские подкрепления в этом районе».[394] Чиано дал указание Аурити разъяснить японцам, что «1) итальянская политика не претерпела никаких изменений, дружба и понимание в отношении Японии неизменны; 2) при оценке положения японцам следовало бы помнить, что любое ослабление позиций Англии и Франции в Европе было бы только выгодно для Японии; 3) отзыв послов явился бы беспрецедентным компрометирующим шагом и только серьезно осложнил бы складывающуюся ситуацию, которая для Японии совсем не выглядит неблагополучной».[395] Содержание своих инструкций Чиано также сообщил Макензену. Но это «разъяснение» и предпринятые одновременно аналогичные демарши Отта ничего не изменили. После «неприятного разговора» Арита, уже знавший подробности бесед Осима с Вайцзеккером и Риббентропом, открыто обвинил Германию в нарушении Антикоминтерновского пакта и холодно объявил о прекращении переговоров с Германией и Италией.[396]

26 августа Осима снова был в МИД – на сей раз с официальным протестом японского правительства по поводу заключения пакта с Москвой и с сообщением о прекращении переговоров, о чем там уже знали от Отта. Его принял Вайцзеккер, который, действуя по личному указанию министра, отказался обсуждать протест по существу, заявив, что в неуспехе переговоров виноват лично Арита, а затем «неофициально, но как друг и товарищ» посоветовал послу… вообще не вручать ноту, дабы не усугубить и без того напряженное положение и не испортить окончательно отношения двух стран, над укреплением которых они оба немало потрудились. С несвойственной дипломатам откровенностью статс-секретарь порекомендовал Осима спрятать ноту в карман, сделать вид, что сегодняшней встречи вообще не было и подумать над тем, что сообщить в Токио.[397] Посол принял «товарищеский совет», официально проинформировав Гитлера и Риббентропа о протесте только 18 сентября, по окончании польской кампании, когда явился с поздравлениями по этому поводу. К тому времени нота, конечно, не имела уже никакого значения.

В деле о невручении ноты некоторую роль сыграл и Сиратори, которого на Токийском процессе попытались представить едва ли не инициатором всего дела. Обвинение основывалось на обнаруженном в германских архивах меморандуме советника германского посольства в Риме Плессена о беседе с Сиратори 4 сентября. Согласно этому меморандуму, Сиратори сказал Плессену, что будучи проинформирован (кем?) о предстоящем вручении ноты, он позвонил в Берлин, чтобы «предотвратить протест, если возможно», но Осима уже уехал на ту самую встречу с Вайцзеккером, на которой статс-секретарь отклонил протест. Вернувшись из МИД, посол узнал о звонке Сиратори (но не перезвонил ему? – по крайней мере, об этом нигде не сказано), а затем сообщил в Токио, что протест неприемлем. Получив новое указание все равно вручить его, Осима на сей раз открыто пренебрег им.[398] Очевидно, однако, что сделал он это под влиянием не Сиратори, а Вайцзеккера и Риббентропа. В аффидевите Сиратори пояснил, что, узнав о предстоящем демарше, он прежде всего посоветовал Арита самому вручить ноту германскому послу в Токио для передачи в Берлин, потому что «было бы слишком жестоко заставить Осима «пить кипяток» вдобавок к его глубокому огорчению из-за германо-советского сближения». Только после этого он позвонил Осима, порекомендовав ему ничего не предпринимать до получения инструкций от министра.[399] Арита, как и можно было предположить, не только не внял совету Сиратори, но поступил как раз наоборот: ограничившись устным заявлением Отту, он не без злорадства предоставил Осима «пить кипяток» и хотел подвергнуть его еще более унизительной процедуре повторного вручения отвергнутой ноты. Впрочем, всем было ясно, что дни правительства в Токио сочтены, и генерал-посол со спокойной душой внял совету Вайцзеккера, продемонстрировав отношение истинного самурая к своему «штатскому» начальнику.

После нескольких дней колебаний кабинет Хиранума 28 августа подал в отставку, заявив: «Поскольку в Европе создалась новая, сложная и запутанная обстановка… возникла необходимость в отказе от прежней политики и в выработке нового политического курса… Полагаем, что в данный момент первоочередной задачей является поворот в политике и обновление состава кабинета».[400] Причиной очевидного провала политики правительства и коллективной «потери лица» был отнюдь не сам курс на союз с Германией и Италией и «укрепление» Антикоминтерновского пакта, как до недавнего времени упорно утверждали некоторые историки, но приверженность Хиранума и Арита «дипломатии разведенной туши», нежелание принимать определенные решения, связывать себя обязательствами и брать на себя ответственность.[401] После отставки Арита несколько раз пытался публично оправдаться, дополнительно сыграв на закономерной вспышке антигерманских настроений, но это была лишь попытка «сделать хорошую мину при плохой игре».[402] Еще один бывший министр иностранных дел, атлантист Сато назвал введение советских войск в Польшу, в соответствии с договором с Германией, агрессией и предательством, высказавшись таким образом против сближения с Москвой.[403]