Впервые в жизни Яэль среди них была единственной, кто не боялся. Она продолжала искать себя, обыскивая кусты Вильгельмплатц, даже остановилась заглянуть в зарешёченный вход станции метро. (Место было непроходимо). Как можно более осторожно она продвигалась к контрольно-пропускному пункту. На его служащих наседали сразу с двух сторон. Одни обеспокоенные чиновники желали собственными глазами увидеть доказательства смерти рейхсфюрера и его марионеток Маскировочного отряда. Другие мечтали поскорее сбежать с улицы Вильгельма, прикрываясь неотложными делами. Одному из них не повезло оказаться в чёрном пальто.

Охранники ещё имели полномочия остановить её, потребовав документы. Яэль подчинилась, протягивая бумаги Отто Грубера, опуская подбородок, чтобы спрятать факт отсутствия кадыка. Всего в нескольких метрах от них лепетал под прицелом пистолетов чиновник в чёрном пальто.

Ещё шаг, и она сможет раствориться на улицах Германии, взять на время дюжину лиц, найти Райнигера.

Ещё шаг, и она будет жить.

Охранник вложил документы Отто Грубера в ладонь Яэль, взмахом руки позволяя ей пройти.

Ещё шаг…

И Яэль его сделала.

Истина была в телевизионном сигнале.

Сигнал был повсюду.

В каждой точке континентов экраны телевизоров мерцали и изменялись. От лица фюрера к лицу фюрера. Сначала многие зрители не могли разобрать, что они только что увидели. Был стул, был флаг, был фюрер, произносящий речь, преследующую их в беспокойных снах.

Затем появилась девушка с пистолетом. Переключатели звука повернулись от нуля до десяти. От тишины к ГРОМКОСТИ. Громким было признание Генриха Гиммлера. Ещё громче звучала Речь Победоносного Лёве. Самым громким был выстрел, сделанный, чтобы призвать его к тишине.

Плёнку включили всего на раз. Не все её увидели.

Не все увидели, но все услышали. Новости о смерти Адольфа Гитлера – и невероятном обмане, её окружающем – разлетелась быстрее, чем лесной пожар в засуху. Она коснулась бомбоубежищ и подразделений Вермахта, достигла слуха СС и партизан. Смерть Победоносного Лёве следовала за ней по пятам, призрачная, как дым, развеивающая иллюзии, что чистота крови спасёт их.

Расстановка сил сдвинулась. Всё изменилось.

На этот раз восстали не только члены Сопротивления. Верноподданные Вермахта больше не были связаны фюрерайд. Революцию начало обычное население. Армия генерала Райнигера выросла вдвое, втрое, вдесятеро, когда бывшее руководство национал-социалистов впилось друг другу в горло, желая получить власть – разрывая Новый порядок изнутри. Германские знамена со свастиками горели и горели, пока небеса не затянуло чёрным дымом, а Новый порядок не стал пережитком прошлого.

Обновлённые силы генерала Райнигера смогли пробиться на северо-запад, захватив аэродром Люфтваффе и открыв пути снабжения от Северного моря. Боеприпасы, топливо, тяжёлая артиллерия, все войска, которые смогла выделить возрождённая Британия… всё наводнило страну, создавая новое королевство со столицей – отвоёванной, названной Новым Берлином – в самой его душе.

Дальше, дальше распространялся тёмно-синий. Красный истекал кровью, бледнел, бледнел.

Несколько месяцев шли ожесточённые бои. Новые сражения. Ещё тысячи жизней. Силы Райнигера оттесняли оставшихся национал-социалистов и Ваффен-СС на юг, пока те не упёрлись в Альпы, и путей отступления больше не было. Последнее важное сражение прошло у подножия гор. Национал-социалисты были, словно волна, разбивающаяся о скалы, они разбивались, разбивались, пока, наконец, не сдались.

5 января 1957 года. Снежным вечером в Инсбруке. Генерал Эрвин Райнигер встретился с фюрером Мартином Борманном, мужчиной, таким же потрёпанным, как его самопровозглашённое звание. Ручка коснулась бумаги. Подпись Борманна была запечатлена чернилами.

Война окончилась.

Этот тату-сеанс был иным. Да, по-прежнему были иглы и боль (больше, чем обычно), и воспоминания. Яэль сидела на потрескавшемся кожаном стуле в каморке салона художника на улице Луизен. Прошло меньше года с тех пор, как она в последний раз виделась с ним, но мужчина стал выглядеть гораздо старше. Очки казались слишком большими для его лица. На щеках его появились морщины, которых не было раньше.

Он не стал брать с Яэль денег, даже когда она попросила сделать две татуировки.

– Это меньшее, что я могу сделать. После того, что вы все сделали для нас… я снова могу продавать картины, – тихо сказал он, подготавливая иглу. Набирая чернила. – Что такое ещё два волка по сравнению с новым началом?

Ещё два волка. Нет, так не пойдёт. Воспоминания Хенрики принадлежали стае, но Лука… Мысли Яэль наполнились коричневой курткой и сигаретами. Вещами, которыми Лука Лёве отгораживался от остальных, потому что не был похож на других. Никогда.

Лука Лёве – парень, которого она ненавидела; парень, которого она любила; парень, которого она потеряла – не был волком.

– Только одного волка, – попросила она художника. – Потом я хочу другое животное.

Пальцы мужчины порхали в романсе движений, устанавливая иглу, подхватывая блокнот. Он достал из-за уха угольный карандаш и перенёс его на страницу в искусной визуализации волка Хенрики. Линии, которые украсят локоть Яэль, от клыков Влада до…

– Какое второе животное?

Не волк, не волк, не волк.

Лука всегда напоминал ей кого-то другого. Хищного и гордого, вальяжно чувствующего себя как в городе, так и в песках пустыни. Смотрящего на Яэль с опасным, яростным чувством в глазах. (С любовью, теперь она знала, с любовью, которая до сих пор разрывает её сердце). Сражающегося, когда приходит необходимость.

– Лев, – прошептала Яэль.

Художник продолжил рисовать – сама сосредоточенность, – высунув кончик языка в уголке рта. Штрих за штрихом лев начал обретать форму. Пышная грива, размашистый шаг, сильные мышцы – всё передано элегантными линиями. Зверь плавно перетечёт от волка Хенрики к чистой коже левой руки Яэль, замирая в прыжке между старой жизнью и новой.

– Такие подойдут? – Художник протянул ей блокнот. Последний волк и единственный лев.

Яэль не осмелилась сказать ответ вслух. Она кивнула и протянула татуировщику руку. Игла, как всегда, причиняла боль, проскальзывая глубоко в слои эпидермиса. Художник идеально точно переносил линии с бумаги на её кожу. Жжж, жжж, жжж. Хвосты, тела, головы. Жжж, жжж, жжж. Боль в каждой линии. Боль, означающая жизнь.

Прошло несколько часов, прежде чем игла окончательно затихла.

Казалось, вот и пришёл конец.

Формы волка и льва поблескивали, когда Яэль села ровно и проверила работу художника. Раны были свежими, красными, открытыми, но Яэль всё равно видела, чем они, в итоге, станут. Десятками утончённых, сплетённых вместе линий, связывающих память о Луке Лёве и Хенрике с остальными её призраками.