копье в щит безопасности, который я ощущал последние несколько лет.

Ноэль, возможно, и был в клетке, но даже монстр в клетке находит способ позволить своему злу распространиться.

Мой отец улыбнулся мне так, как он это делал, когда я был мальчиком, мягко, снисходительно и потенциально гордо, если бы я только мог точно понять урок, который он собирался мне преподать.

— Любовь — это высшая слабость, Александр. В тот момент, когда ты по глупости влюбился в свою рабыню, ты поставил себя под контроль, дорогой мальчик. А это? — Он крутил ожерелье на пальце взад и вперед, наращивая скорость, пока оно не отлетело и не закружилось в камине, погружаясь в пламя, как лодка, затерянная в море. — Это мат.

Я шагнул вперед с рычанием, искажающим мое лицо, ярость, словно ледяная буря, опустошала мое тело.

— Ты можешь разбрасываться метафорами, сжигать символы и дразнить меня за предполагаемую слабость, которая на самом деле является силой. Ты можешь все это сделать, но это полые механизмы чертового монстра, Ноэль. В конце концов, даже если мне понадобится целая жизнь, я увижу, как ты сгоришь так же, как этот ошейник.

Я развернулся, чтобы уйти, но потом передумал и повернул назад. Ноэль уже возвращался к своему столу и не был готов к моей атаке. Он упал на пол, как мешок с картошкой, и лежал ничком, а я ударил его по лицу одним из своих массивных кулаков. Я почувствовал хруст его носа под давлением и понял, что уже во второй раз сломал его.

Он кашлял и булькал сквозь капли крови, стекавшие по его лицу, и я наклонился достаточно близко, чтобы почувствовать брызги розовой слюны на своей коже.

— Я уже говорил тебе однажды и скажу еще раз, Ноэль. Если ты коснешься хоть одного волоска Козимы, я убью тебя голыми руками. И к этой клятве я отношусь гораздо серьезнее, чем к любой другой клятве, которую я когда-либо давал твоему драгоценному несуществующему Ордену.

Я поднялся с пола и направился к двери, не колеблясь, хотя и хотел, когда Ноэль влажно прошептал:

— Слишком поздно для этого, сынок.

Я сказал себе, что это блеф, что ему нужен только способ сохранить лицо, но в тот момент, когда я вышел из массивных двойных дверей Перл-холла и увидел Риддика, бледного, как лист бумаги, стоящего рядом с машиной, я понял, что что-то было ужасно прискорбно неправильно.

— Скажи мне, — потребовал я, хрустя гравием на длинных шагах. Я хлопнул по крыше машины рядом с ним и прорычал. — Скажи мне, чувак!

— Козима, милорд, — был его ответ, разбитый ужасом и яростью, так что его слова упали на землю между нами, как осколки. — Ее застрелили.

Она лежала на белой кровати в белой палате больницы, наполненной утилитарными белыми вещами. Я заморгал при виде моей сильной, страстной красавицы, сморщенной и совершенно неподвижной в таком суровом помещении.

Она заслужила красоту вокруг себя каждую минуту каждого дня. Элегантная мебель, драгоценности на ее тонкой длинной шее и цветы, наполняющие воздух ароматом. Она заслуживала того, чтобы выглядеть герцогиней, которой однажды станет, лежа там, борясь за свою жизнь.

Моя грудь ощущалась как ледяная пещера, когда я слушал мониторы, которые были к ней подключены, чтобы гудеть и пищать с большей жизнью, чем излучала она. Я хотел иметь возможность дышать ради нее, отдать свою жизнь в обмен на ее жизнь, если уж на то пошло.

Но это было невозможно.

Я уже сделал звонки. Лучшие врачи в чертовом мире собирались ее вылечить. Риддик был в цветочном магазине и требовал маки и георгины, экзотические тигровые лилии и ароматные розы — все, что могло бы оживить мою спящую красавицу и помочь ей бороться даже в бессознательном состоянии.

Я полностью вошел в дверной косяк, готовый занять свое место рядом с ней, но рыжеволосая женщина преградила мне путь.

— Извините, — вежливо сказал я, потому что хоть мне и хотелось силой сбить ее со своего пути, чтобы быстрее добраться до Козимы, я был хорошо воспитан.

Она повернулась ко мне лицом, ее пламенно-золотые волосы отражали желтые флуоресцентные огни и сияли так ярко, что я моргнул.

Ее рот был открыт, когда она смотрела на меня, на удивление немая. Я подавил свое нетерпение и снова посмотрел на Козиму, заметив двух человек, сидевших у ее постели.

Мужчину, которого мне сразу хотелось придушить за то, что он был так близко к ней, пока я не заметил его розово-фиолетовый костюм в тонкую полоску и соответствующий аскотский галстук.

И женщину, еще одна рыжую, правда, на этот раз более темную, с лицом, изрезанным резкими углами.

Сестры Козимы.

Сводные сестры.

Я задавался вопросом, знали ли они об этом, или Козима держала их в неведении.

Едва ли, решил я, потому что моя красавица не хотела бы, чтобы они страдали от боли, узнав об этом.

Сидящая моргнула, ее рот приоткрылся от восхищения, прежде чем ее лицо закрылось, как железные ставни, и она вскочила на ноги, обогнув кровать, чтобы скрыть мою жену от моего взгляда.

Мои кулаки сжались в тяжелые молоты по бокам.

— Вы ошиблись палатой, — сказала она мне, задрав нос.

Краткая вспышка восхищения сломила мою маниакальную решимость. Эта сестра должна была быть Еленой, женщиной, у которой больше ума, чем души, той, которая читала все, что попадалось под руку в трущобах Неаполя, и которая вела себя как принцесса, даже когда она была всего лишь нищенкой.

— Это палата Козимы Ломбарди, — тихо сказала мне другая сестра, Жизель.

Я посмотрел на нее сверху вниз, отметив ее изгибы и пятно оранжевой акриловой краски, оставшееся на ее правой руке. Это была сестра нежной привязанности и мечтательной наблюдательности, Франции и жемчуга, кружев и фантазии.

Я знал их меньше минуты, их даже не представили, но после многих лет наблюдения издалека, когда их личности были отмечены для меня в воспоминаниях Козимы, я почувствовал, будто они были моими сестрами.

В каком-то смысле они были ими.

— Возможно, вы ошиблись комнатой, — холодно сказал я им. — Это комната Козимы Дэвенпорт.

— Что? — Жизель вздохнула.

— Прошу прощения? — Елена рявкнула на меня.

Я поправил золотую запонку, украшенную моим гербом, и успокоился, зная, что такое же изображение было выжжено на ягодице моей жены.

— Женщина, которую вы пытаесь скрыть от меня, — лениво сказал я, — моя жена.

Бомба взорвалась, как в немом кино, в комнате было так тихо, что можно было услышать падение булавки, но реакция сестер