могли переноситься с места на место, могли выполнять самые затейливые предположения только силой одной своей воли… Морава была в полноводье, и паром, никем не руководимый, быстро шел к своей цели. Пристали к берегу. И вот белые и черные путницы двинулись опять через кладбище к замку. Тут из-за крестов, из могил показались другие тени, только белые саваны их мелькали в темноте ночи. И вот они окружили наших путниц и каждая тень выбрала себе подругу из монастырского жилища и увела с собой через могилы мимо крестов и надгробных памятников. Остались только те, что были в саванах и пришли прямо с монастырского кладбища. Они вошли в залу замка наполненную гостями… Их вид, их неслышный, незаметный приход обдал страхом пирующих. Но вскоре вино одолело страх.

– Прекрасная шутка, воскликнул хозяин пира, обращаясь к пришедшим… Но вы должны, наконец, открыть свои лица… явиться тем, что вы есть, и принять участие в пире…

Но пришедшие указали на противоположную сторону Моравы… Монастырь был ярко освящен…

– Бесподобно!.. Вы приготовили праздник у себя… это и ново и забавно… Не заставим же господа ожидать наших прекрасных дам и отправимся.

Каждый взял даму, существо, окутанное в саван, и чувствовал, как от прикосновения руки, холодная дрожь пробегала по его телу; каждый готов был отстать от своей затеи, но стыд обнаружить страх, и какая-то невидимая сила понуждали его вперед. – Все отправились тем же путем, в монастырь. Ступили на монастырское кладбище. Тут гости с ужасом увидели перед собой раскрытые могилы и отверстые гробы. Они хотели вскрикнуть – не могли. Пытались молиться – поздно. – Каждая из спутниц отправилась к могиле, ведя свою жертву… Тут она указала на холодное ложе гроба, и спутник ее невольно повиновался движению и вместе с ней сходил заживо в могилу… Та же участь постигла обитательниц монастыря на кладбище замка… К утру могилы вновь закрылись – навсегда. Тишина кладбища больше не нарушалась. Замок и монастырь опустели, рушились и «поросли травой забвения».

В Турции путешественник должен быть чрезвычайно осторожен и осмотрителен в определении древностей, иначе как раз сделает промах, что случилось даже с ученым Пукенвилем. В Европейской Турции разбросаны остатки пребывания или только проходы через нее различных народов, и все это, древнее и новое, до того искажено беспрерывными войнами, исступленным фанатизмом и невежеством народа, что нередко нельзя узнать какому времени и народу принадлежал памятник. Таким образом, тут встречаются остатки поселений римских, Византии, королей сербских и булгарских, султанов турецких и, наконец, древности пелазгские, древнейшие из всех, к которым бесспорно должно отнести знаменитое золотое блюдо, почти в полпуда весом и другие золотые изделия, найденные в Валахии.[41] Пукенвиль видел очень немного древностей пелазгских и списал их в своем путешествии (том 1-й).

Турция усеяна курганами, тепе, как называют их турки; слово это, вероятно, перешло от греков и заимствовано от zayov, которым древние греки вообще называли гробницы своих героев. Линию этих могил можно провести отсюда через Валахию и Молдавию, через всю южную Россию, южную Сибирь, Киргизскую степь, Лагор и Индию, а с другой стороны через море!.. Этот чрезвычайно любопытный и важный предмет, наконец, обратил на себя внимание многих исследователей древностей. Нынче уже не подводят всех курганов под одну категорию, но стали находить между ними отличия. Если, однако, иные служили могилами славных витязей, другие сторожевыми редутами, то к чему причислить те, которые по разрытии их не представили ровно ничего, а между тем, целые группы их, расположенные в беспорядке друг возле друга, не имеют никакого военного назначения, потому что для наблюдения над неприятелями довольно одного холма или ряда холмов в определенном друг от друга расстоянии. Но вопрос этот завлек нас слишком далеко; не здесь ему место.

На севере от Корвин-града путешественники обозначают Дели-град, место древнего римского лагеря. Ученый Буэ опровергает это показание, говоря, что тут стоял некогда просто сербский редут времен Георгия Черного и следы насыпи принадлежат ему. Буэ едва ли не ошибается: редут точно существовал, но западнее, именно близ Ястребицы. Огромное же пространство, которое обхватывало насыпь и несколько найденных римских монет на месте Дели-града достаточно подтверждают мнение путешественников.

На обратном пути в Ниш, мы остановились в Поджарацах, одной из деревенек, которыми усеяна роскошная Нисауская долина. Проводник наш повел нас прямо в дом своего тестя; сам он жил тут же и это был род визита доброму булгару, оказавшему нам столько услуг на пути. Притом же наше любопытство подстрекалось желанием увидеть его жену, о красоте и романтическом приключении которой мы уже слышали от погонщиков наших лошадей. Старик булгар, уже предуведомленный о посещении, принял нас с гостеприимством истинно славянским. Вскоре явилась и Елена, прекрасная Елена, в полном значении этого слова, несмотря на ее наряд, который далеко не так красив как наряд балканских булгарок. Она была в рубахе с широкими рукавами, шитой по всем швам и особенно на плечах и у груди разноцветными шерстями в узор и в опрегате. Опрегат состоит из двух пестрых шерстяных передников, один сзади, другой спереди, заменяющих юбку, вообще не красив и очень похож на малороссийскую запаску. Платочек, повязанный почти на теме головы, так что из-под него вполне были видны прекрасные, черные, лоснящиеся волосы, ожерелья из разнородных монет турецких, австрийских и древних римских, и, наконец, жесткие неуклюжие опанки на ногах, как у черногорок, довершали ее наряд. Прибавьте к этому загорелую кожу лица, довольно огрубелые руки, и вы согласитесь, что все это не могло выставить красоту Елены; за всем тем она все еще могла поразить изысканный вкус европейца. Между горными славянами я нередко встречал подобную типическую красоту: высокий гибкий рост; черные, большие глаза, густые правильные брови, римский нос и какое-то особенное достоинство, благородство во всех чертах невольно поражают путешественника в этой стране рабства и уничижения. Елена, или Еленка, служила разительным образцом такой красоты.

Горные булгарки зимой и, иногда в большие праздники, летом, носят еще зубун, род кафтана, без рукавов, из белого сукна, неуклюжий и некрасивый; он шьется из трех частей, таким образом, что все выпуклости тела являются в нем как-то угловатыми, что очень безобразит стан женщины, между тем как простые рубахи, если не возвышают его прелестей, то и не скрывают.

История Елены одна из тех, которые здесь часто случаются, но не всякий так счастливо выпутывается из бед как наша героиня. Ее увидел Якуб-паша: как это случилось, не знаю; христианские девушки скрываются от взоров турка, как голубь от налета ястреба,