Что же это?!

Не собираются ли мне, ещё живому, Высший Суд учинить?!

Но ведь это невозможно!

Почему же невозможно.

Сам согласился. Сам и получишь.

Да! Согласился! Но чтобы не только свою непутёвую жизнь исправить. Важно оказать помощь другим, да и самой Земле исправиться, исцелиться…

Это не было ни диалогом, ни догматом, ни мыслями, возникающими ниоткуда в пространстве и улетающими в никуда. Это был какой-то спор памяти с сознанием, закончившийся демоническим хохотом, вспыхнувшим сразу и отовсюду, как будто огромная спичка, вспыхнувшая в пространстве. Смех проливался потоками, и смехопады с разных сторон пытались заглушить звуки, стремящиеся к оправданию написанных когда-то строк. Но вдруг, словно стрела просвистела в воздухе, отшвыривая по сторонам звуки сумасшедшего хохота.

Что ни будет во имя Любви, то да поможет Жизни и Радости.

Уже не стрела, а трещина, расколовшая пространство на две части, начала опоясывать весь окружающий мир с радужного небосклона и до мраморного отполированного дна. Но зеркальное пространство не исчезло, а, скорее, изменилось, стало ощутимым и осязаемым.

Физическое тело Знатнова пропало совсем, уступив место сверкающему сгустку энергии, от которого окружающее пространство пытается, походя, отщипнуть кусочек. Но в кусучие игры пространства опять вкрался какой-то голос, тяжело пахнущий ароматом прокисших фиалок, и в унисон ему вторил другой, лёгкий, словно пушистый снег, медленно летящий на землю.

Ты согласился показать вход! Ты обязан это сделать, ибо не вернёшь вылетевшие слова, не избавишься от данных тобой обещаний. Ты покажешь и сделаешь, что должен.

Любовь никому ничего не должна! Никто не смеет приказывать Любви исполнить неисполнимое.

Слова наши весомы, как смертоносная пуля. Как же от них откажешься, если они выпущены?

Любовь преодолевает все преграды. Она заставляет замолчать даже увесистые слова разума о долге и законе. Нет для Любви никакого существующего закона, поскольку она сама – закон.

Но закон не должен сам себя разрушать!

На разрушение способна только сила, способная разрушать. У Любви совсем иные устремления.

Эти два голоса то звучали одновременно, заплетаясь косичками в вихревых струях пространства и тут же расплетаясь, проливались ошуюю и одесную от сгустка энергии, висящей в невесомом пространстве среди миллионов других таких же сгустков. Этому сгустку энергии, ещё так недавно бывшему простым человеком, вдруг стала ясной та неделимая истина, которую ищет каждый в той прошлой жизни. И будущее у этой земной жизни такое до боли пакостное не потому, что она так плоха, а потому что никогда не станет лучше.

Тут окружающее пространство стало исчезать, то есть уменьшаться до невероятно микроскопических размеров, превращаясь в микромир. Сам же сгусток чувствовал себя уже макромиром, в котором заключён не только покинутый им микромир, а миллионы таких же вселенных то ли параллельных, то ли просто зеркальных отражений.

Но в запредельном пространстве тоже существовало что-то всеохватывающее и большое, то есть ещё какой-то макромир, гораздо весомее и больше. А за ним ещё и ещё… где же предел? Вероятно, предел наступает как раз в тот момент, когда человек понимает смысл Любви, способной стереть в порошок всё это бессмысленное существование. Кому нужна аморфная энергия, не способная даже осмыслить своей участи?

Действительно, космический микромир и макромир состоят из сплошной энергии, делящей пространство на множество энергетических полюсов. И энергетически аморфный человек, способный применить свою таинственную силу только с целью порабощения и утверждения тоталитарной зависимости, никогда не сможет постичь энергию Любви, дающей силу преодолевать все рогатки, канавы и пропасти, возникающие на пути.

Когда люди повсеместно начнут понимать, что случайных совпадений в мире никогда не бывает, что в основе жизни лежит таинственный процесс развития не по пути насилия, алчности, жестокости, а по овладению биологической энергией пространства, тогда будет преодолена отметка критической массы и развитие населения планеты пойдёт по-другому.

Только это понятие выкристаллизовалось в сознании, как Знатнов снова превратился в себя самого, то есть вернулся в своё тело. Старец Смарагд продолжал читать молитвы, но вокруг была уже непроглядная ночь. И только вернувшаяся в тело душа осветила всё вокруг своим появлением. Старец замолчал, а Терёшечка с Будимиром принялись снимать Знатнова с креста. К тому же, обнажённое тело прошедшего мистерию продолжало испускать пусть небольшой, но свет, оставшийся как след от луча, пронзившего пространство.

Физическое тело Знатнова подтверждало, что человек создан из света и тени.

Излучение энергии, оказывается, и было основным даром, который приобретал человек, очищаясь и отказываясь от прошлого, как будто смыв с тела грязь.

Старообрядцы искренне радовались возвращению души Александра Викторовича из блуждания по макро и микромирам. Если бы он не понял истины человеческого существования, то просто не смог бы отыскать путь назад, но об этом не хотелось вспоминать вовсе. Во всяком случае, сам Знатнов верил, что всё получится как нельзя лучше, иначе вряд ли согласился бы на мистерию так легко. Тем более, где-то в Москве у него дочь, которую занесла бесовская сила на Останкинскую башню во время пожара. Но об этом пока рано думать. Всё равно толку никакого до возвращения не предвидится.

Будимир с Терёшечкой вынули из лунки крест, положили его в сторонке от оставшегося на горе распятия, спрятали в камнях аналой и пустились догонять Знатнова со старцем, ушедших уже вперёд, но не очень далеко. Спуск происходил гораздо легче, ведь опускаться не то, что подыматься, только отставать всё равно было нежелательно, так как границу воздушной защиты все должны были пройти одновременно.

Возврат в заповедник закончился удачно и четверо мужчин благополучно добрались до покрытого лемехом Пирра. Старец на этот раз пошёл с ними, так как знал, что Знатнов скоро отбывает и отбывает в параллельный мир через Аркаим. Сам он не знал, явится ли туда ещё, но сокровенный ключ, обещанный Быструшкину, передать было надо. Тем более, что Александр Викторович сможет рассказать Константину Константиновичу о том, как входить в Шамбалу и надо ли это делать, поскольку войти легко, а вернуться сможет не каждый.

В обсерватории Будимир вытащил откуда-то из своих запасников шкатулку, смастерённую из бересты и покрытую затейливой резьбой. Ларец этот он поставил на стол и ждал, что скажет Смарагд. Тот подошёл к столу, положил ладонь на шкатулку и так постоял некоторое время. Потом открыл ларец и вынул большое Пасхальное яйцо. Обычное, на первый взгляд, яичко, только прозрачное, как будто отлитое из горного хрусталя, с выпуклыми буквами на боку «ХВ», то есть Христос Воскресе!

– Сей ковчежец колькраты открывал врата – не ведомо, да токмо ныне ключицу отдаде, юже токмо верному обдержати ю, – старец протянул ладонь с зажатым в ней хрустальным яйцом к Александру Викторовичу.