– Это всего лишь один из возможных смыслов, – ответил я тоном не более любезным, чем выражение лица Трелла.

– Кроме того, есть сон о свечах. Фитц, я знаю, что ты взял с собой несколько свечей Молли. Ослепнув, начинаешь остро чувствовать запахи. Я даже могу сказать, когда ты доставал их и держал в руках. Сколько их у тебя?

– Только три. Сначала было четыре. Одна потерялась, когда на нас напал медведь. Вы со Спарк сбежали в столп, а мы потом собрали что смогли. Но многое было разбросано, поломано и испорчено. Я нашел только три…

– Помнишь сон Би о свечах? Найди его в дневнике, пожалуйста.

Я нашел. И медленно прочел вслух. Улыбка постепенно проступила на его лице. Волк и паяц. Даже я не мог отрицать, что это означало нас с Шутом.

– Три свечи, Фитц. «Не знают они, что она средь живых». Би увидела во сне развилку судьбы. Когда ты потерял свечу, это каким-то образом изменило ее участь. Возможно, благодаря этому Би осталась в живых.

Я сидел, едва дыша. Все это слишком нелепо, чтобы быть правдой. Меня охватило странное, но сокрушительное чувство – не надежда, не вера, но нечто, чему я не знал названия. Словно мое сердце вновь забилось, словно легкие вновь наполнились воздухом после долгого удушья. Я так отчаянно хотел верить, что Би все еще жива…

Вера смела мою крепость осторожности и здравого смысла.

– Три свечи… – слабым голосом выговорил я. Хотелось плакать, смеяться и кричать одновременно.

Три свечи означали, что моя дочь жива.

– С чего ты взяла, что я стану помогать оборванке вроде тебя? – Женщина отпила чая и свирепо уставилась на меня. – Ты выглядишь в точности как одна из тех неприятностей, которые я всю жизнь стараюсь обходить стороной.

Она не улыбалась. Не говорить же ей, что я выбрала ее, потому что она женщина, и я надеялась, что у нее доброе сердце. Пожалуй, она скорее оскорбится, чем смягчится, услышав такое. В желудке у меня было так пусто, что меня рвало желчью. Я старалась сдерживать дрожь, но силы мои были на исходе. Все, что у меня осталось, – это воля. Тело мое слишком ослабло для любых проявлений храбрости.

Ответила, стараясь, чтобы голос звучал ровно:

– Я видела, как в начале нашего пути вы продали старика, умевшего читать и писать. Он сам написал на себя купчую. Я заметила, что вы выручили за него хорошую цену, хотя он старый и ему, наверное, уже недолго осталось.

Женщина кивала, но продолжала слегка хмуриться. Я постаралась встать как можно прямее:

– Может, я еще маленькая, но я сильная и здоровая. Я умею читать и писать. А еще я умею срисовывать или рисовать то, что попросите. И хорошо считаю.

На самом деле с числами я не очень ладила, но решила, что немного прихвастнуть не повредит. Если уж продаваться в рабство, надо выставить себя в наилучшем свете и получить хорошую цену.

Женщина поставила локоть на камбузный столик. Мне стоило огромного труда подловить ее в одиночестве. Пришлось выслеживать ее целый день, перебегая от одного укрытия к другому, чтобы наконец увидеть, как она задерживается за столом, когда все остальные торговцы уже расходятся, набив брюхо. Наверное, она нарочно приходила попозже, чтобы поесть в одиночестве, без сутолоки и чужого чавканья. Я пробралась на камбуз после завтрака, когда схлынула толпа. Тарелка с остатками еды стояла перед женщиной. Я старалась не пялиться туда, но она отпечаталась у меня в памяти с первого взгляда: корочка хлеба с остатками масла и капля подливки, которую мне так хотелось подобрать хлебом или хотя бы пальцем. Остатки овсянки по стенкам миски… Я сглотнула.

– И у кого прикажешь тебя купить?

– Ни у кого. Я сама себя продаю.

Она помолчала, разглядывая меня, потом спросила:

– Ты сама себя мне продаешь. В самом деле? Где твои родители? Или твой хозяин?

Я тщательно продумала, что ответить на этот вопрос. У меня было на это три дня – три мучительных дня холода, голода и жажды. Три дня, когда я шныряла по кораблю, стараясь не попадаться никому на глаза и в то же время как-то добывать себе еду, воду и находить место, чтобы облегчиться. Корабль был большой, но везде, где можно было спрятаться, оказывалось холодно и сыро. Сжавшись в комочек и стуча зубами от холода, я строила планы. Они получались так себе. Продаться в рабство кому-нибудь, кто оценит мои скромные умения. Сойти с корабля и убраться подальше от Двалии. Когда-нибудь найти способ послать весточку отцу или сестре. «Хороший план», – убеждала я себя. А потом думала: почему бы заодно не задумать построить замок или захватить Калсиду? И то и другое настолько же недостижимо.

Я выдала свою тщательно сочиненную ложь:

– Моя мать снова вышла замуж и перебралась со мной в Калсиду к своему новому мужу. Он и его старшие дети не любили меня и шпыняли. Однажды мы пошли на рынок, и один из мальчиков стал дразнить меня, а потом погнался за мной. Я спряталась на этом корабле. И вот я очутилась здесь, а корабль с каждым днем все дальше от моего дома и от мамы. Я пыталась постоять за себя, но вышло еще хуже.

Она медленно отпила чая. Я так отчетливо ощущала его запах. Напиток был сдобрен медом. Кажется, кипрейным. Он был таким горячим, что от него шел пар, а от аромата его текли слюнки. Почему я никогда не ценила утреннюю чашку чая, которую мне давали, как она того заслуживала? При этой мысли на меня снова нахлынули воспоминания. Как повариха Натмег и все остальные суетились вокруг меня на кухне, подавая мне незатейливую еду. Бекон. О, бекон… Поджаренный хлеб с тающим на нем маслом. Мои глаза обожгли слезы. Нет, этим делу не поможешь. Я сглотнула слюну и выпрямила спину.

– Ешь, – вдруг сказала женщина, пододвинув ко мне тарелку.

Я уставилась на еду, затаив дыхание. Может, тут какой-то подвох? Но Калсида научила меня есть все, что удается добыть, даже если приходится жевать, лежа лицом в уличной пыли. Я постаралась не забывать о приличиях. Нельзя, чтобы женщина подумала, будто я невоспитанная невежа, пусть видит во мне ценный товар. Села за стол и осторожно взяла корочку хлеба. Откусила маленький кусочек и тщательно прожевала. Женщина внимательно наблюдала за мной.

– А ты умеешь держать себя в руках, – заметила она. – И историю ты сочинила неплохую, хотя, подозреваю, это ложь от первого до последнего слова. Я не видела тебя на борту до этого дня. И пахнешь ты так, будто и в самом деле все это время пряталась. Ладно. Если я приобрету тебя в собственность, кто-нибудь поднимет шум и назовет меня воровкой? Или, возможно, похитительницей?