– Дольше ты не продержишься.

– Это мы еще посмотрим.

Он наклонился, чтобы поправить маргаритки, выбившиеся из зеленого колоска и сползшие мне на лоб. Его дыхание опалило висок, и я повела головой, чтобы встретить его губы. Сухие, со вкусом трав и меда, они были такими теплыми, что согрели бы меня даже в студеную зиму.

– Ох, вам точно пора собирать май, – хихикнула Гён, подоспев как всегда вовремя.

Она плюхнулась на подстилку из сена и принялась плести венок из оставшихся цветков, плотоядно улыбалась белобрысому юноше на другом краю поляны, который тут же поспешил ретироваться.

– Собирать май? – переспросил Коул, и я наклонила голову, судорожно вспоминая, что это за традиция.

Гён вздохнула и зубами переломила пополам стебель, связывая цветы.

– Все парочки уходят в лес после костра, – сказала она, кивнув на нескольких хохочущих девиц, сбегающих от мужчин в заросли с корзинками наперевес. – Всю ночь собирают цветы и хворост, чтобы возложить его на домашний алтарь, а еще занимаются любовью под открытым небом. Чем больше, тем плодороднее будет урожай. У нас в деревне все девушки поголовно лишаются в Белтейн невинности.

– Хм, теперь понятно, почему этой традиции в Шамплейн не было, – пробормотала я себе под нос. – Звучит увлекательно, но день сегодня и так был насыщенный…

– Мы участвуем!

Коул подскочил с места и, преисполненный воодушевлением, поднял меня следом. Схватив с овощных мешков чью-то пустую корзинку, он ринулся в лес, и все, что мне оставалось, – это поспевать за его размашистым шагом под задорный смех Гён, от которого у меня загорелись уши.

– Это мой первый Белтейн в жизни! Хочу как следует повеселиться. Танцы и жмурки точно не мое, сама знаешь, – объяснил Коул на ходу, и в глазах его плескались озорные бесенята, пробудившие древний охотничий инстинкт, ставший животной страстью.

Хоть меня все еще манил хоровод с карамельными яблоками, я не осмелилась возражать: в конце концов, чем бы дитя ни тешилось…

В лесу было так темно, что, завяжи глаза повязкой – ничего бы не изменилось. Пахло прелой листвой, сахарными грушами и лишайником, покрывшим стволы пихт. Лес здесь был необычайно густым для пустыни, явно подпитываемый ковенской магией вместо удобрений: трава росла так высоко, что щекотала колени. В ней трещали кузнечики, а неподалеку ломались ветки под массивными лапами крадущейся пумы. С наступлением ночи животный мир Мохаве оживал, выпуская на волю и жертв, и хищников, но нам было совершенно не страшно.

– Кажется, они хотят, чтобы мы шли за ними, – весело подметил Коул, когда впереди нас загорелась дорожка из болотных огоньков.

Мы послушно последовали за духами, держась за руки и хихикая, словно подростки, ищущие укромное местечко. Это было странно и волнительно – наблюдать, как Майский день переменил Коула. Он не переставал улыбаться ни на секунду: заботливо поправлял мой венок, чтобы тот не свалился, и шествовал на шаг впереди, прокладывая для нас безопасный путь между поваленными деревьями и глиняными ямами. Сбоку зашуршали кусты: кто-то из юношей повалил свою спутницу в траву, и соседняя дорожка из болотных огоньков угасла, выполнив свое предназначение. Мы, стыдливо отвернувшись, последовали дальше, пока впереди не показался голый утес, сокрытый соснами от посторонних глаз.

Правда, уже спустя мгновение нам стало все равно, даже если бы кто-то нас и увидел.

– Мы как-то маловато цветов нарвали, – протянул Коул, перебирая пучки трав в корзине, пока я остывала на его рубашке, впитывая обнаженной кожей дуновение ветра. Его поцелуи приятно остужали те, что оставил на мне Коул несколькими минутами ранее.

– Ничего, сгодится. Они и так должны быть благодарны, что мы «освятили» их почву целых два раза…

– Вообще-то три. Или у тебя два?.. – сощурился Коул, и я засмеялась, притягивая его к себе.

Мышцы ныли, но это не помешало мне перевернуться и, взобравшись сверху, снова вознести почести Белтейну. Спину и ноги облепил песок, в волосах затерялись травинки, а в поднебесье пировали древние боги, но я чувствовала себя абсолютно счастливой. Во мраке были видны лишь очертания Коула: точеный профиль, искусанные припухшие губы, широкие плечи, бледные шрамы, горящая метка на запястье, жесткие кудри и блестящие глаза, сливающиеся с темнотой. В них отражалось сияние звезд и его внутренний огонь, что был ярче и неистовее самого высокого ковенского костра.

Коул подмял меня под себя и, опустившись, поцеловал там, откуда электрические заряды проходили через все тело. Нам даже не нужно было видеть, чтобы знать, как доставить друг другу удовольствие. Сплетение души ведьмы с душой ее атташе, приумножающее каждую ласку стократ.

– Раньше я думал, что мой любимый ведьмовской праздник Остара, но теперь это Белтейн… Да, однозначно Белтейн, – задыхаясь, выдавил Коул, повалившись рядом, когда силы у обоих кончились.

Мы лежали в обнимку на грани сна и яви до тех пор, пока ежевичное небо не раскрасили первые полосы рассвета.

Найти дорогу в деревню не составило труда: было достаточно идти на зов песен и отблески кострища. И то и другое ничуть не утихло к утру. Когда мы с Коулом вышли из чащи, не размыкая рук, сонные и довольные, нас уже ждали.

– Вот и завершилась Майская ночь, – объявила Ворожея, указывая на восходящее солнце. Она стояла в окружении двух других Верховных: на лице самой молодой из них застыло знакомое презрение, а на лице старой – почти материнская нежность. – Вы приняли решение?

Празднество за их спинами было еще в разгаре, но для меня оно исчезло в тот же миг, как встретились наши с Ворожеей глаза.

Коул поставил корзинку, выпутал из волос травинки и снова стал тем, кем пришел сюда. Я, сняв благоухающий венок, тоже.

– Прекрасно, – выдохнула Ворожея не без облегчения. – Тогда приступим.

Первый месяц обучения я не забуду никогда, потому что каждый день ловила себя на мысли, что хочу вернуться в ту чертову пустыню-иллюзию и остаться там навсегда.

Мы решили двигаться от простого к сложному, а потому начали с некромантии. Парадоксально, но мастерицей в ней оказалась именно Ворожея. Она – женственная, добрая и буквально источающая праведный свет – управлялась с покойниками так же виртуозно, как с курением трубки, которую смаковала в перерывах между нашими уроками. Оказывается, за деревней Завтра, если спуститься в каменный грот, располагалось кладбище. Старые, покосившиеся надгробия торчали из земли, как зубы уснувшей пумы. Большинство из них представляли собой деревянные доски и каменные валуны, на которых ножом были вырезаны трикветры и имена. Никаких дат – к течению времени в ковене и впрямь относились пренебрежительно. Именно поэтому было так сложно отследить, сколько дней ушло, чтобы сделать из меня маломальского медиума. Удивительно, как Ворожее хватало на это терпения – повторять одно и то же вновь и вновь, перебирать разные методы концентрации, ритуалы, атрибуты, дурманы, зелья…