Я судорожно вздохнула, медленно осознавая, к чему она ведет. Еще один урок. Как бы ни было сложно переступить через себя, это нужно было сделать.

– Я чувствую скорбь, – ответила я тихо, глядя в рубиново-красные глаза Ворожеи и принимая ее вызов. – Поэтому и не ношу. Потому же и не расстаюсь с ним.

– Скорбь… – эхом повторила Ворожея, опуская руку с шарфом, который метался и развевался на ветру, будто прося, чтобы его отпустили. – Ты отрицаешь ее. Вот почему у нас ничего не получается. Виктория ведь говорила, что стихии – это эмоции? Вода – печаль, огонь – ярость, земля – покой, воздух – веселье… Но говорила ли она, что остальные дары тоже олицетворяют чувства? Они глубже, они темнее, но они та тропа через заросли нелюдимого леса, которой нужно пройти. Метаморфоз – это страх, психокинез – уверенность, прорицание – любопытство, исцеление – сочувствие… А скорбь, Одри, – это эмоция некромантии. Без нее ты никогда не сможешь призывать мертвых, ведь они находят дорогу в наш мир именно по запаху нашей скорби.

Я внимательно слушала и запоминала, но что-то внутри не хотело прогибаться под это условие – впускать в себя скорбь. Казалось, если я дам ей хотя бы немного власти над собой, она не оставит во мне живого места: испепелит изнутри, вывернет наизнанку и оставит мертвой. Я стойко вынесла второе расставание с Рашель лишь благодаря тому, что спрятала скорбь в ларец и настрого запретила себе заглядывать внутрь, как в ящик Пандоры.

– Так открой его, – сказала Ворожея, как всегда, вторгнувшись в мои мысли так изящно и осторожно, что я даже не заметила этого. – Возьми шарф и сделай это. – Она решительно протянула его мне. – Ты ведь знаешь заклятие призыва. Ты видела, как я это делаю… Тебе давно нет равных в теории, Одри, но ничего не получается на практике, потому что ты и не хочешь, чтобы получилось. Ты боишься столкнуться с Рашель лицом к лицу? Но неужели ты не хочешь сделать то, что не успела в прошлый раз, – попрощаться с ней?

Я оцепенела под гнетом жестокой правды, от которой убегала все это время. В голове шипел, точно змеиный, ворох мыслей: вдруг, вызвав Рашель, я услышу, что разочаровала ее, уступив Ферн в ту роковую ночь? Или не справлюсь с громовым осознанием, что Рашель ушла безвозвратно, и все, что я могу, – это говорить с ее бесплотным духом?

Я пыталась отгородиться от всего этого, тем самым отгораживаясь от некромантии, но потом…

– Как знаешь, – пожала плечами Ворожея и взметнула красный шарф.

– Нет!

Я вскрикнула, бросившись за шарфом, уносимым душным ветром пустыни. Шелк ускользал сквозь пальцы, развеваясь в воздухе, убегая. Зарычав от злости, я смахнула со лба пот и подскочила, вонзая в край шарфа ногти. В конце концов я победила ветер, но что важнее – я победила саму себя.

На воспаленной ране нужно сделать надрез, чтобы выпустить гной и дать ей зажить.

Я спиной ощутила нежную улыбку Ворожеи: она снова закурила трубку и облегченно осела на землю возле черного надгробного камня, прислонившись к нему спиной и давая мне время пережить это чувство.

То была скорбь, вылившаяся в слезах, учащенном сердцебиении и шепоте, полным силы, от которой горело нутро:

– Revertimini ad me, Rachel Marshall.

Потемневшее небо, недовольное противоестественным действом, вихрь песка, являющий очертания женского силуэта, и жжение на шее от бусин, еще одна из которых явила свой первозданный белоснежный цвет.

– Ну, а остальное ты знаешь, – закончила я свой рассказ, довольно покрутив ожерелье на шее.

Рашель внимательно слушала меня, и ее лицо, выглядящее таким живым и настоящим, скорчилось в неоднозначной гримасе.

– Один дар, – подытожила она, удрученно массируя виски. – За три месяца…

– Так и знала, – насупилась я, водя пальцем по кругу из черной соли, в котором мы сидели, окруженные розмариновыми свечами и блюдцами с водой. Так было проще поддерживать связь длительное время и явить Рашель в мир не обычным миражом, а самой собой. – Это было все, что ты услышала? А как же похвалить меня?

Рашель тяжело вздохнула и улыбнулась, признавая свою вину. Ее глаза, прозрачно-голубые, как драгоценные камни на речном дне, потеплели. Если, будучи воскрешенной Диего, она больше походила на собственную тень, бело-синяя и губчатая, то сейчас она вполне могла сойти за живого человека. Разве что тронешь за плечо – и пальцы провалятся внутрь ватного кокона. Но в остальном… Густые карамельные волосы, тонкие черты лица, смуглая кожа, черточка-шрам на подбородке. Одежда на Рашель была та же, что и в нашу последнюю встречу в ночь бури и Ферн: спортивная майка, пустые кожаные ножны на поясе и эластичные штаны, в которых удобно лавировать между соперниками и кувыркаться. Жаль, что она больше никогда не сможет вновь почувствовать вкус победы.

– Не пойми меня превратно, Одри, – вздохнула она, вновь усаживаясь поудобнее напротив. – Я горжусь тобой и радуюсь каждому твоему успеху, но… надо поспешить.

– Знаю, – согласилась я, бросив болезненный взгляд на календарь, прибитый над шкафом: чехарда дней, зачеркнутых красным фломастером, смешалась в кучу, а оттого не верилось, что уже наступил июль. – Хорошо, что Коул тоже нашел себе занятие: Луна тренирует его почти так же сурово, как ты.

– Ведьма тренирует атташе? – прыснула Рашель, возмущенно сложив руки на груди, и я обрадовалась, что мне хватило ума добавить слово «почти». – Ну и как его успехи?

– Уже обходится без переломов, – улыбнулась я, поправив наручные часы. – Тренировка должна была закончиться в два… Странно, что он еще не дома. Наверняка его снова атаковали местные детишки: они души не чают в нем и его навахоне.

Рашель встала и обошла соляной круг, всматриваясь из-за его границ в интерьер дома.

– Вы неплохо обжились здесь, – подметила она, и я с гордостью поправила фиалковые шторы, привезенные из Шамплейн, с которыми в хижине стало гораздо уютнее.

Теперь все блистало от чистоты, а с кухни вился запах запекающегося мясного рулета. Связки трав по-прежнему раскачивались под потолком на лесках, но вместо паутины по углам свисали только вешалки с одеждой. Я смела все прочие ведьмовские колбы и атрибуты в угол, соорудив домашний алтарь из зеркального трюмо и шерстяного ковра, а кровать отгородила ширмой из ротанга. Черепа животных я решила оставить – они добавляли хижине некоторый шарм. Камин убаюкивающе трещал, распуская по дому запах полыни и кедровых поленьев, а рядом стоял музыкальный проигрыватель – подарок Коула мне на день рождения, который мы отпраздновали тридцатого мая. Передвинув шкаф в другой угол дома, я освободила место для его рабочего стола: сейчас он был завален бумагами, картами и копиями отчетов, которые привозил Сэм к границе вместе с рапортами от Тюльпаны о ситуации в ковене. И Коул, и я работали на два фронта, стараясь помогать друзьям из недр пустыни: я давала Тюльпане поручения по уходу за Шамплейн, а он каждый день помогал Сэму по телефону связывать вместе улики, пытаясь установить личность похитителя детей, которого так и не удалось найти. На пуфике храпел Штрудель, смешно подергивая лапками во сне. Ему новое жилище пришлось по душе больше всего: местные дети постоянно таскали ему то ветчину, то сосиски, поэтому он прибавил в весе килограмма два.