– Не поощряйте подобные вещи. Отведите взгляд, – прошипел Энгус на ухо Алексии. – Ему выносят приговор за убийство. Он должен выглядеть раскаивающимся.

«Должен. Проблема в том, что он не верит, будто сделал что-то дурное».

– Всем встать. Председательствующий – лорд Карнервон. Всем встать.

У Алексии закружилась голова.

«Вот оно».

Речь обвинителя была простой и бесстрастной. По собственному признанию, Тедди де Вир застрелил Эндрю Бизли и при этом заранее замыслил убийство. Он успешно скрывал преступление в течение девяти лет, а будучи разоблачен, не выказал ни малейшего сожаления о своих действиях.

Очевидное отсутствие понимания или тревоги по поводу серьезности его действий делает Тедди де Вира опасным для общества. По этой причине и в интересах правосудия обвинение просит у судьи пожизненного заключения.

Рокси внимательно слушала. Она приехала сюда в надежде, что суд принесет ей некоторое утешение. Именно приезд Саммер Мейер в Фейрмонт-Хаус впервые заставил ее подумать об этом. Не просто о судебных слушаниях, а о необходимости увидеть мать, сделать первый маленький шаг к прощению. Доктор Вудз, ее психотерапевт, определил, что враждебность в Рокси имеет источником слова, которые она сама произносит, они задевают ее за живое.

– Это все равно что пить яд, а потом удивляться, почему твой враг не умирает.

Рокси вдруг поняла, что провела большую часть взрослой жизни, принимая яд и гадая, почему мать никак не умрет. Она не должна совершить ту же ошибку с папой.

Приезд в высокий суд был испытанием, пыткой огнем. Но если она пройдет сквозь огонь, окажется сильнее, то победит хотя бы часть одолевавших ее демонов.

В каком-то смысле это уже произошло. Видя Тедди, изможденного старика на скамье подсудимых, она поняла, что он по-прежнему ее отец, человек, которого она всю жизнь любила и старалась порадовать. Она не могла его простить, но с кристальной ясностью осознала, что не может перестать его любить.

А Эндрю… он уже не был для нее реален. Его лицо, прикосновение, голос… все исчезло давным-давно. Роксанна не могла ассоциировать сегодняшнее заседание с этим человеком. Эндрю оставался только в воспоминаниях. Кем-то, кого она надеялась получить, но так и не получила. Все это так грустно. Но давно ушло. Навсегда.

Когда обвинитель закончил речь и встал Эндрю Грей, Рокси почувствовала, как будущее поманило ее, будущее, непознанное и неизвестное, но реальное, в пределах досягаемости, чего не бывало очень-очень долго.

Речь Эндрю была еще короче. Тедди признал свою вину, сэкономив короне и всем заинтересованным партиям стоимость долгого процесса. Он взял на себя вину и был готов к любому наказанию. Какими бы дурными ни были его поступки, мотивы оказались благородными. Он пытался защитить дочь. Он всегда был человеком благородным.

Судья откашлялся – очень старый и тощий человек, на шее его висели отвратительные складки кожи, в точности как у индюка, которого вот-вот зарежут. Выражение лица, однако, нельзя было назвать милосердным.

Алексия приготовилась к худшему.

– Жестокое преступление… беззащитный молодой человек, не подозревавший о том, что его ждет смерть…

Слова судьи доносились словно издалека.

– Ни малейших признаков раскаяния…

Алексия глянула на Тедди. В его глазах светились благодарность и любовь. Он казался таким сдержанным и, даже если боялся, ничем этого не показывал.

«Да знала ли я его по-настоящему? Знали ли мы друг друга?»

– Я приговариваю обвиняемого к пожизненному заключению с рекомендуемым минимальным сроком двадцать лет.

Двадцать лет. Тот же срок, что дали Билли Хэмлину много лет назад. Ощущение дежа-вю, попадания в тот же жуткий, неизбежный, нескончаемый цикл было всепоглощающим.

«Он умрет в тюрьме. Я больше никогда не буду делить с ним постель. Держать его в объятиях».

Тедди уводили. Энгус Грей что-то говорил: Алексия видела, как движутся его губы, но не могла разобрать слова. Голос словно доносился из-под воды.

– Мамочка, – позвала Рокси. – Мамочка, ты меня слышишь? Ты здорова?

Алексия молча кивнула.

– Если хочешь увидеться с папой, нужно идти сейчас.

Рокси осторожно тронула мать за плечо.

– Иди. Энгус тебя отведет.

Саммер Мейер взяла трубку.

– Алло?

– О, привет, это Карен.

– Карен?

– Карен Дэвис. Из «Дрейк моторз». Вы приезжали неделю или около того назад насчет «дукати».

Секретарь менеджера. Саммер совершенно забыла, что дала ей свой номер.

– Конечно, Карен. Я помню.

– Вы просили позвонить, если я что-то вспомню насчет леди, которая купила байк. Так я вспомнила.

– Правда?

Саммер затаила дыхание:

– Не понимаю, почему не подумала об этом раньше. Да и Дэвид забыл. Он мой менеджер, и если честно – зануда. Так или иначе, вот что: у нас в салоне есть видеокамера!

Саммер пыталась сдержать восторг.

– Чудесно! И как no-вашему камера сняла эту женщину?

– Не думаю, а знаю! – торжествующе объявила Карен. – Пленка у меня. Хотите за ней приехать?

Если происходящее в суде казалось нереальным, каково же это – видеть Тедди лицом к лицу?

– Алексия! Дорогая! – Он расцеловал ее в обе щеки. – Как ты? Должно быть, смертельно устала после такого путешествия. Как хорошо, что ты пришла.

Он вел себя как хозяин на званом ужине, приветствующий старого друга. Не человек, которого только что приговорили к пожизненному заключению за убийство.

– Садись, садись, пожалуйста. – Он с надеждой глянул на дверь. – Рокси не с тобой?

– Нет. Она в другой комнате с Энгусом. Приезд сюда – большой шаг для нее. И думаю это… – Она оглядела убогую комнату с отслаивающейся от стен краской и мебелью, привинченной к полу. – Будет уже слишком.

– Да, – грустно кивнул Тедди. – Полагаю, что так.

– Ты неважно выглядишь. Очень похудел.

– Я здоров, дорогая. Правда, перенес совершенно жуткий желудочный грипп, но сейчас все лучше некуда.

– Ты был у доктора?

– Доктора? Господи! Нет! Нет необходимости в этой чепухе и суматохе. Поверь, все прекрасно.

Алексия честно старалась поверить.

– Ты справишься, Тедди? – взволнованно спросила на. – Я чувствую себя такой беспомощной.

– Конечно, справлюсь, – рассмеялся Тедди. – Что за вопрос? Я выжил в средней школе. Тюрьма после этого покажется раем.

«Он не шутит», – подумала Алексия, не зная, то ли смеяться, то ли плакать.