Как бы то ни было, хотя очень многие имена скрыты, нам остаются труды, а их достаточно, чтобы засвидетельствовать, что в столичных монастырях происходила значительная интеллектуальная деятельность, у которой была благородная и постоянная задача – непрерывно обогащать сокровищницы монастырских библиотек посредством переписки рукописей. Эти «ученые заботы», которыми больше остальных монахов постоянно занимались Неусыпающие, позже продолжались на Святой Горе, в монастыре на Патмосе, в византийской Италии, где существовали религиозные общины, заимствовавшие устав у Студийского монастыря, «которые создали монахам святого Василия такое большое место в истории литературы и до сегодняшнего дня обеспечивают им признательность и уважение».

Труды множества византийских переписчиков рукописей всегда останутся безымянными, но, может быть, у нас есть больше сведений об огромном количестве других подробностей, которые было бы интересно узнать, о многочисленных рукописях, вышедших из каллиграфических мастерских монастырей? В Конституции Студийского монастыря упомянуты пергаменты, которые раздавали его переписчикам. До какого же времени, согласно имеющимся сведениям, рукописи в монастырях создавались только на пергаменте? Разумеется, среди многочисленных рукописей в монашеских библиотеках всегда было несколько таких, которые привлекали к себе внимание богато украшенной обложкой или украшениями в тексте. В каталоге библиотеки монахов Патмоса, который опубликован господином Дилем, первыми перечислены, по его словам, «четырнадцать томов, в основном Евангелиарии (сборники отрывков из Евангелий, предназначенных для чтения при богослужении. – Пер.), обложки которых были украшены орнаментами и фигурами из серебра, иногда позолоченного. Сюжеты этих изображений обычны для византийских религиозных ювелирных изделий – Распятие, четыре евангелиста, Богородица, Богослов, образ Христа или Крест; однако мы не можем точно определить, были эти композиции выполнены в технике барельефа или эмали дополнили богатство материала обаянием красок».

Вместе с тем известно, что искусство миниатюры всегда процветало в Византии: и рукописи иллюстрировали в тех же мастерских, где переписывали, и святой патриарх Никифор в отрывке из одного своего сочинения (этот отрывок стоит того, чтобы его процитировать) писал об очень старых рукописях, где текст сопровождали миниатюры, сюжеты которых были взяты из самого текста. «Мы сами видели много этих почтенных книг, очень древних, созданных уже очень давно набожными и любившими Бога людьми, – писал он. – Эти книги, написанные с большим каллиграфическим мастерством, преподают нам уроки божественной истории; а рисунки в них, совершенные по исполнению, представляют нам те же события; слова текста и миниатюры имеют одно и то же значение, и те и другие говорят одно и то же». Таким образом, по словам святого Никифора, миниатюра охватывает область не менее обширную, чем та, которая открыта перед каллиграфией. Как и каллиграфия, она приспосабливается ко всем жанрам: служит и Священному Писанию, и мирской литературе, сочинениям летописцев и авторов житий. Она создает, воспроизводит или иллюстрирует исторические картины или религиозные события, жанровые сюжеты, аллегории, пейзажи, даже портреты. Но природа этих сюжетов, которые в большинстве случаев заимствованы из Священных книг или вдохновлены заботами об учении церкви, и то, что миниатюристы, получившие поручение их изобразить, были в первую очередь богословами или аскетами и лишь во вторую художниками, составляет резкий контраст с безграничной свободой греческих и римских художников, с их жизнью на открытом воздухе, в совершенно безразличной к любой идеологии культурной среде, с их любовью к искусству для искусства. «Насколько античность свободна, – пишет господин Монц, – насколько ее людям нравилось показывать нам идеальные тела, здоровую внешность и своего рода физическую удовлетворенность, настолько византийцы ограничиваются изображением фигур жалких, худощавых, тощих до карикатурности; нагота у них запрещена, а вместе с наготой запрещено все самое молодое и вечное в формах человеческого тела. Что касается одежды, то неумолимый этикет предписывает ее мельчайшие подробности, а пейзаж становится поистине абстрактным».

Это суждение кажется автору преувеличенным в отношении голых фигур: они никогда не были под запретом, и в отношении пейзажей: некоторые из них изящны и естественны. Но оно верно указывает на основную характеристику византийской миниатюры – то, что она с самого своего возникновения была подчинена почти неизменявшимся правилам или обязана следовать образцам, от которых было строго запрещено отступать. По словам господина Кондакова, миниатюра вначале, до эпохи иконоборцев, была аскетической и учебной, а потом стала более декоративной и потеряла значительную часть своей прежней выразительности, а перед этим, в эпоху иконоборцев, пережила кратковременный упадок. Но если верить хорошему судье в таких делах, эти два процесса не исключали один другой и по рукописи монаха-каллиграфа Рабулы можно составить себе точное представление о состоянии искусства миниатюры в конце VI века. Г-н Байе пишет: «В этих миниатюрах очень много места занимают орнаменты. Почти всюду есть большие рамки в архитектурном стиле, высокие портики, их поддерживают хрупкие изящные маленькие колонны, целый ансамбль форм, которые интересно было бы сопоставить со зданиями той же эпохи. На кровле и вокруг этих легких конструкций показаны птицы, звери, деревья, изображенные в изящном и изысканном стиле. Большинство миниатюр сгруппированы по бокам этих портиков. Каждый раз художник использует мотивы из Ветхого и Нового Заветов. Например, в первом портике наверху можно увидеть Моисея, который получает скрижали Закона, Аарона с расцветшим жезлом в руке, а ниже ангела, который объявляет Захарии о рождении у того сына. То есть показаны два ряда сюжетов, один рядом с другим. Но тот ряд, который основан на Ветхом Завете, бедней. Влияние старинных композиций исчезло: художник даже не пытается изобразить сцены с несколькими персонажами. Он ограничивается тем, что показывает пророков древнего Закона, каждого с каким-нибудь аксессуаром, который напоминает о его роли».

С сюжетами из Нового Завета дело обстоит иначе. Этот ряд богаче и полнее разработан. В него входят ангел и Захария, Благовещение, рождение Христа, избиение младенцев, Крещение, свадьба в Кане, расслабленный, который уносит свою кровать, исцеление от кровотечения, Иисус и самаритянка, воскрешение сына вдовы, Преображение, непонятный сюжет, воскрешение дочери Иаира, исцеление двух бесноватых, чудесная ловля рыбы, евангелисты, Христос, говорящий с центурионом, умножение рыб, исцеление хромых и слепых, Христос, причащающий апостолов, вход Христа в Иерусалим, арест Христа, самоубийство Иуды, появление Христа перед Пилатом и, наконец, две более крупные миниатюры с изображением последующих событий. Все эти маленькие картины составляют что-то вроде галереи, где они расположены в хронологическом порядке. Они соответствуют тем последовательностям эпизодов Нового Завета, которыми в ту эпоху украшали церкви; также их можно сопоставить с композициями, указанными позже монахом Дионисием в его «Руководстве». Миниатюры сирийского манускрипта, если смотреть на них с этих двух точек зрения, имеют величайшую ценность как замена утраченных работ переходного периода.