прислал мне в письме на Волхонку свое желание приобрести твою вещь на известных тебе условиях на следующее же утро после нашего свидания в концерте, но… я в мастерскую не заглядывал, потому что оба дня, не покладая рук, работал над устройством выставки; приезжаю туда на третье утро и нахожу на столе письмо П. М., сейчас же поехал к нему…»

«Вот Семеныч — единственный — просто не ожидал такой с его стороны обо мне заботливости, право», — пишет Серов Е. Г. Мамонтовой (считалось, что Илья Семенович уж точно не способен на бескорыстное чувство). И растроганно — Остроухову: «Ты оказываешься единственным порядочным человеком из моих московских друзей-приятелей… Могу сказать только: спасибо и спасибо. Если тебе хочется от меня чего-нибудь более существенного или вещественного, чем одно спасибо, — предлагаю — „Венецию“. Согласен?»

Не будем подозревать Илью Семеновича в корысти: получение премии в собирательской этике зазорным не считается, хотя об Остроухове и шла дурная слава выклянчивателя этюдов (собирать картины средства не позволяли). Да он и сам не стесняется этого, когда пишет Серову, что готов идти с ним на пари — «разумеется, на этюд!». Или взять случай с Левитаном, чуть ли не силой заставившим Илью Семеновича вернуть работу. Диалог этот, прямо по Хармсу, воспроизвел художник Владимир Соколов: «— „Я возьму этюд себе, а ты, И. И., мне подпишешь его после“. — „Я его отдать не могу!“ — „Да мне он очень нравится“. — „Мне он тоже нравится“. — „Я все-таки его возьму, а ты мне его подпишешь“… Напористый Остроухов тянул к себе этюд „Владимирка“, написанный на фанере, и умолял Левитана подарить ему его. Он даже положил этюд в боковой карман пиджака. Но Исаак Ильич не соглашался, говоря, что этюд этот ему дорог по воспоминаниям. Остроухов вынул этюд из кармана, но зато выпросил другой. Позавидовал я ему тогда…»

Переплетчиков даже записал в дневнике, что Остроухов «перестал выклянчивать этюды», только когда женился на Боткиной. Впрочем, числились за ним и благородные поступки, которые он особо не афишировал. Однажды, дело было еще до женитьбы, он решил пожертвовать Галерее рисунок Федора Васильева, правда, на двух условиях: пометить, что это «дар такого-то», и, если Павлу Михайловичу случится приобрести более характерный рисунок художника, подаренный возвратить. Третьяков приехал засвидетельствовать благодарность «за великодушный поступок, достойный подражания», лично. Несколько лет спустя, накануне передачи Галереи городу, Павел Михайлович именно Остроухова попросит внимательно обойти с ним Галерею и указать, какие вещи, по его мнению, «безусловно лишние или нежелательные». Илья Семенович таковых отметит порядка девятнадцати, и Павел Михайлович изымет все до одной.

Павел Михайлович обеспечил свой музей не только деньгами, но и продумал систему управления. Вопрос этот он намеревался решить по-родственному. Передав после смерти брата Сергея Михайловича галерею городу, Павел Михайлович превратился из собственника в пожизненного попечителя. В случае же его смерти попечителем становился племянник, единственный сын С. М. Третьякова, — своих наследников у Павла Михайловича не было: младший сын скончался от скарлатины, старший сын Михаил был болен от рождения, а дочери наследовать не могли.

В 1896 году Николай Сергеевич Третьяков внезапно скончался (он был ровесник и приятель Остроухова, занимался вместе с ним живописью и упоминался в его письмах под ласковым именем Третьекаша) и место попечителя оказалось вакантным. К счастью, у Павла Михайловича имелось на примете достойное лицо.

«Илья Семенович был ближе всех в последние дни к Третьякову, и кроме того это умнейший человек, сам очень талантливый пейзажист и вообще с необыкновенными самостоятельными познаниями, а также характером», — вспоминал четверть века спустя Илья Репин. Остроухов не просто любил искусство, обладал вкусом и чувствовал вещи, но прекрасно разбирался в вопросах живописи и как знаток, и как художник. Поэтическая душа художника благополучно уживалась с аналитическим умом, прагматичностью и невероятной инициативностью, а энтузиазм в деле музейного строительства качество вообще незаменимое. Спустя много лет Илья Семенович перечислит требования, которым должен отвечать руководитель: «знание русского искусства и художников», способность «крепко и мужественно держать себя среди царящей среди художников анархии (всякий лезет в Галерею)», а еще — всем сердцем любить музей. Без осознания в себе таких качеств не стоит «садиться княжить, думая, что эти качества появятся», — предупреждал он в 1927 году Н. Г. Машковцева, назначенного заместителем директора ГТГ по художественно-научной части.

П. М. Третьяков скончался 6 декабря 1898 года. Остроухов, по его собственному признанию, был убит и не владел собой. Вскрыли завещание, в котором покойный успел незадолго до смерти сделать приписку, смысл которой сводился к следующему: сумму, ранее предназначавшуюся на приобретение новых работ, прибавить к капиталу, должному расходоваться на ремонт и содержание галереи. Помимо финансовой суть злополучной приписки заключалась в «нежелательности для дела» пополнять галерею художественными предметами — она-де и так велика, а новые работы способны изменить характер собрания. Возможно, на этом не стоило подробно останавливаться, если бы не было сломано столько копий на тему, следует ли преемникам «незабвенного П. М.» продолжать создавать «исторический музей русской живописи» или же покупки прекратить и собрание законсервировать. Остроухов был против консервации. К этому же мнению пришли и душеприказчики. Посовещавшись, в Думе решили, что прекращать пополнение галереи не стоит, но новые работы со старыми смешивать все-таки нежелательно; единогласно постановили приобретать исключительно работы русских художников, а иностранных — принимать только в качестве дара, в дополнение к собранию Сергея Михайловича (второй Третьяков отдавал предпочтение западноевропейской живописи) — при условии соответствующих художественных достоинств.

Руководство галереей Дума поручила коллегиальному органу — Совету, идея создания которого якобы принадлежала Остроухову, предложившему составить его из членов семьи Третьяковых, художников и коллекционеров. Еще имелась почетная должность председателя Совета, каковая отводилась городскому голове, коим тогда являлся князь В. М. Голицын. По просьбе князя Илья Репин дал характеристики членам Совета, который тем предстояло возглавить.

«1. Александра Павловна Боткина… Ближайшая наследница П. М., ближе всех знакомая с симпатиями и планами покойного отца. Хотя еще молодая, но умная, энергическая особа с большой любовью и пониманием искусства, как выросшая в этой галерее. 2. Илья Семенович Остроухов. Близкий приятель покойного, уже много поработавший с ним в галерее, как собиратель художественных произведений сам хорошо знающий ценности этого дела — человек с несомненным вкусом в искусстве, деятельный, чуткий, сам талантливый художник. 3. Илья Евменьевич Цветков — необходимый элемент консервативного характера в искусстве, чтобы иногда и сдерживать молодые порывы двух первых членов комиссии; человек, любящий искусство и хорошо, по опыту, знающий ему цену». Валентин Серов, выбранный «от художников», в рекомендациях не нуждался.

В марте 1899 года Совет принес присягу и приступил к исполнению обязанностей (работа, заметим, велась на общественных началах и денежного вознаграждения не предусматривала). Сначала пришлось сосредоточиться на строительных делах и спешно начать перестраивать дом, в котором жило