семейство Третьяковых и который после смерти Павла Михайловича покинуло, равно как и собственно галерею. Внешний облик Московской городской художественной галереи П. М. и С. М. Третьяковых был для московских властей, несомненно, вопросом престижа. Краснокирпичный фасад, придуманный В. М. Васнецовым, одевшим старинный особняк в Толмачах в одежды а-ля рюс, устроил всех. О том, что галерея — городская собственность, напоминал герб Москвы с Георгием Победоносцем, исполненный Николаем Андреевым. Барельеф из песчаника был первой работой скульптора, начинавшего, с легкой руки Остроухова, карьеру монументалиста.

Лидерство Остроухова во всем, что ни делалось — от переговоров с подрядчиком до покупок картин, — было очевидным. Ни собирательство, ни тем более живопись не позволяли развернуться. Теперь в распоряжении Ильи Семеновича имелся главный московский музей, где он чувствовал себя хозяином, где мог управлять, наставлять, поучать. Боткина и Серов не стремились да и при всем желании не могли отдавать галерее столько времени. Для Остроухова же новое поприще открывало возможность взять реванш. Как художник он делался год от года фигурой все менее заметной, как пейзажист, определявший лицо передвижных выставок 90-х годов, уходил в историю. Здесь надо отдать должное Александру Бенуа, не забывшему в своей «Истории русского искусства» воспроизвести остроуховское «Сиверко», и Грабарю, написавшему о нем проникновенные строки во введении к своей «Истории» («Бодрость живописи, ясность мысли и свежесть чувств»), назвав лучшим русским пейзажем 1880-х годов, даже более значительным, нежели левитановские картины.

Павлом Михайловичем Остроухов, конечно, не стал, но и «Илья Семенович» в начале 1900-х звучало весомо. Его голос — купит — не купит — был способен изменить биографию художника. («Какой-то художник из молодых… застрелился, оставив записку, что в смерти моей винить Остроухова. Вот и попечительствуй тут!» — пожаловался он однажды Боткиной.) «Остроухов — фактический диктатор в области изобразительного искусства», — с раздражением было сказано про него. С его знакомствами и связями лучшей кандидатуры для собирания произведений для международных выставок нельзя было найти: он попробовал себя в качестве устроителя русского художественного отдела на Парижской выставке 1900 года и сразу удостоился французского ордена Почетного легиона.

Как член Совета галереи Остроухов вынужден был постоянно лавировать: не ошибиться с новыми именами и не упустить шедевр классика, пополнить галерею и не обделить собственную коллекцию. Друзья подбадривали его. «Искренне желаю Вам обновить галерею Малявиным, столь искренне желаю, чтобы галерея вместила в себя все, что и впредь появится свежего, талантливого, будь то произведение с громким именем автора или и вовсе без такового», — напутствовал М. В. Нестеров. Если его личные покупки никого не волновали, то за каждое второе приобретение для национальной галереи Илью Семеновича разве что только не бичевали. Довольно скоро в Совете образовалось две партии с настолько противоположными на искусство взглядами, что компромисса ожидать не приходилось. Само собой, слухи о междоусобице дошли до вездесущих газетчиков, выбравших своей мишенью главного активиста Остроухова. Статья за статьей прицельно били по Илье Семеновичу, подготавливая думское голосование о продлении полномочий старого Совета, заканчивавшихся летом 1903 года. Разумеется, Остроухов оказался единственным, кого не переизбрали. Его, кто не пропускал ни одного заседания Совета, кто первым появлялся на выставках, дабы ничего не упустить, его, кто знал расположение каждой картины и каждого рисунка! Цветков ликовал. «Поздравляю вас с избранием в члены Совета и с победой над этим глупым и пьяным самодуром — сектантом И. Остроуховым, — поздравлял Иван Евменьевич занявшего остроуховское место Н. П. Вишнякова[157]. — По просьбам и проискам его и его друзей, гг. газетчики расхваливали его целую неделю… Несмотря на это здравый смысл избирателей взял верх, и г. Остроухов получил заслуженное устранение от дел».

Илья Семенович был раздавлен. Возгласы сочувствия, репинские стенания: «Боже, в чьих руках теперь галерея!» — исправить ничего не могли. «Сие грустное событие есть акт большой несправедливости, ибо я считаю И. С. человеком, необходимым галерее, которого трудно заменить кем бы то ни было (несмотря на его подчас властный тон и т. д. и дипломатию, которая, однако же, ни к чему в конце концов не привела)… Ужели это интрига? Если же интрига, то что же — крайность направления в пресловутых покупках (ему лично приписываемых?!), — писал А. П. Боткиной расстроенный Серов. — Вчера получил письмо от И. С. — он умоляет в видах самой галереи не вздумывать мне подавать в отставку… Уходить все равно придется и, вероятно, очень скоро — ибо находиться в положении И. Е. Цветкова… и обучать исподволь купно с его единомышленниками кн. Голицыным и г. Вишняковым так называемому декадентству (в этом, разумеется, обнаружится наше гражданское мужество в борьбе, так сказать) — более чем грустно, считаю прямо невозможным для себя…»

Весь предыдущий год Остроухов с Серовым убеждали Цветкова с Голицыным, что вкусами публики в вопросе покупок руководствоваться нельзя, поскольку новое, смелое и талантливое в искусстве редко имеет при своем появлении широкий успех. Хрупкий мир между фракциями нарушили вполне невинные «Портрет девушки» Федора Боткина (жившего в Париже кузена жены Остроухова) и карикатура Павла Щербова. Академик М. П. Боткин (приходившийся жене Ильи Семеновича дядей), вместо того чтобы поддержать родственника, заявил в интервью, что покупки Совета разжижают галерею и вообще ее недостойны. Не говоря уже о потраченных суммах. («Я бы еще понимал купить „Аленушку“ за 500 руб…. но платить семь-восемь тысяч — это абсурд».)

«Дорогой Шура, у нас тут целая драма по поводу Совета, — писал Александру Бенуа Серов. — Весьма возможно, что дойдет до заявления в Думе. Пока ругается только скверненькая газета „Новости дня“, но за ее ширмами действуют другие темные силы. Остроухов совсем заметался (галерея, действительно, наичувствительнейшая струна в его, так сказать, душе). Мне-то что, мне наплевать, я всегда, как эгоист, ухожу оттуда, где мне становится неприятным мое пребывание. Но тут дело все же нешуточное и придется бороться — т. к. считаю, что хотя наши покупки в галерею и не вполне достаточны, т. е. кое-что пропустили, но… сомневаюсь, чтобы другой Совет или же один покупщик… покупал лучше». (Курсив мой. — Н. С.)

Намеченное на середину января рассмотрение вопроса о деятельности Совета отложили, и Серов с Остроуховым успели съездить в Петербург на открытие первой персональной выставки Константина Сомова и купить «Даму в голубом». Виртуозно написанный портрет Елизаветы Мартыновой решительно не понравился ни Голицыну, ни Цветкову, но еще большее недовольство вызвал рериховский «Город строят» — стилизация на тему русской старины в духе модерна. Особенно — ценой. Разногласия в Совете были делом привычным, но декадентские покупки стали обсуждаться в обществе, и Думе не оставалось иного выхода, как создать специальную комиссию. «Что бы стало с бедным П. М. Третьяковым, если б он мог видеть, что делают его преемники, впрочем, не им избранные», — писали «Новости дня». «В Третьяковской галерее наступает новая эра, эра плохих работ», — заявляло «Новое время». За блок Остроухова вступился только «Курьер» в