же «замереть» на передвижниках), зато должность попечителя видится теперь совсем в ином свете: никаких свадебных генералов, только выборы и самые широкие полномочия. Попечитель галереи, как в советское время директор музея союзного значения, становится фигурой номенклатурной. Неудивительно, что И. Э. Грабарь назовет попечителя галереи «огромной шишкой». «Для Москвы это гораздо больше, чем для Петербурга директор Эрмитажа», — уточнит он.

Нетрудно догадаться, что на пост попечителя будет претендовать Остроухов — на его кандидатуре настаивают Серов с Боткиной, за его выдвижение берется инициативная группа. В Думу направлено коллективное обращение: «Мы, нижеподписавшиеся художники, выражаем Думе московской свое пожелание иметь попечителем Галереи Павла и Сергея Михайловича Третьяковых — Илью Семеновича Остроухова — как человека, истинно преданного интересам Галереи и по пониманию искусства, как прошлого, так и настоящего, способного вести дело приобретения Галереи по надлежащему пути истории русской живописи».

Выборы намечены на начало 1905 года, но из-за беспорядков в январе их откладывают. Вишняков с Цветковым мобилизуют силы, чтобы предотвратить переворот. «Остроухов усердно подогревает свою кандидатуру. Нам нужно принять все доступные нам меры, чтобы воспрепятствовать грозящему Галерее несчастью.

Я знаю, у нас есть еще недурные союзники, но нужно поработать и самим. Прошу Вас убедительно просмотреть список гласных и, остановившись на тех, на кого можно рассчитывать, посетить их и дать им нужные разъяснения. Я уверен, множество голосов поданы будут зря, людьми ничего не понимающими, только по знакомству. То же самое намерен проделать и я.

Мы должны оказать эту услугу русскому искусству».

Глава пятая. Господин попечитель

Вернуться в галерею, не обязательно попечителем, хотя бы просто членом Совета. Если даже он будет забаллотирован, Серов с Боткиной при любых условиях останутся. «Вам уступить свое место в Совете не придется: Вы избраны семьей П. М. пожизненно, и лишать Вас Ваших прав никто не может», — успокаивает Остроухов Александру Павловну, на что та резонно отвечает: «Если нас будет по-прежнему трое, я плюю на остальное и мне лучшего не надо, я буду счастлива».

Галерея по-прежнему ничего не покупает: три новые картины за полтора года. «Сегодня получил первые вести с петербургской выставки „Союза“. Успех большой. Много интересных вещей. В особенности Малявин, Грабарь, Серов, Врубель, Сомов и отчасти Бенуа. Серов беспомощно бегает по залам, прося подождать ту или иную вещь, так как ручается, что в январе будет новый Совет галереи, которая купит их», — пишет Остроухов в январе Боткиной.

Голосование в Думе назначено на 9 марта 1905 года. Накануне вечером в Трубниковском собираются те, кого Остроухов в письме Боткиной называет «друзья» и кто завтра будет защищать его интересы в Думе. Самому Илье Семеновичу в тактических целях рекомендовано при голосовании не присутствовать. «Дорогая А. П., сейчас получил результаты вчерашней подачи записок на должность попечителя галереи. Вот они: Остроухов — 43, Голицын — 28, Щукин С. И. — 11, Гучков — 9, Цветков — 3… Морозов С. Т. — 2», — спешит обрадовать Александру Павловну новоизбранный попечитель. Вечером из Петербурга приходит телеграмма: «Сердечно поздравляем. Радуемся и надеемся. Дягилев, Серов».

Итак, главный обвиняемый возвращен в галерею, и даже с несравненно большими полномочиями. В Совете, председателем которого Илья Семенович одновременно становится, воцаряется долгожданный мир — почти на целых восемь лет. Вишняков и Цветков признают поражение и в знак протеста выходят из состава Совета, уступая место гласным Думы, купцам-коллекционерам В. А. Абрикосову и А. А. Карзинкину.

В 1905 году декаденты из «Мира искусства» уже не кажутся столь возмутительными, чтобы из-за них устраивать общественные разбирательства, тем более что очень скоро галерея отважится впустить в свои стены полотна скандального Врубеля. Расстановка художественных сил стремительно меняется — в России вообще все меняется с завидной быстротой, особенно на рубеже столетий.

П. М. Третьяков ушел в иной мир в царствование передвижников, а шесть лет спустя Товарищество покинули все более или менее здравомыслящие его члены, включая Остроухова. Родившийся в 1898 году «Мир искусства» и тот завершил свой недолгий путь: в конце 1904-го закрылся журнал, а годом раньше прекратились регулярные выставки. На последнюю в столицу съехались буквально все: так много петербуржцев и москвичей еще никогда не собиралось, вспоминал Грабарь, и все требовали «более расширенное жюри без единоличных замашек Дягилева». На третий день выставки, на которой Серов выставил два портрета — стоящего в полный рост с широко расставленными ногами великана Михаила Морозова и своего ближайшего друга Илью Остроухова, — объединение «Мир искусства» перестало существовать. «В 4 часа было собрание „36-ти“ и „Мир искусства“ в Малом Ярославце. Решили — выставки „Мир искусства“ прекращаются, все члены их входят в наше товарищество 36-ти. Это важное событие в художественной жизни совершилось так мирно и покойно, как лучше и желать нельзя»[158], — описывал Остроухов итоги исторической встречи жене.

Для «Союза русских художников» ресторан «Малый Ярославец» стал своим «Славянским базаром», только отцов-основателей, в отличие от Художественного театра, у объединения было несколько — Остроухов, разумеется, в их числе. В письме Надежде Петровне не случайно подчеркнуто: «наше товарищество». Имеется и письменное свидетельство тому, что объединение «36-ти» рождалось при его личном участии, — отправленное в ноябре 1902 года письмо графу И. И. Толстому. «На почве общего почти недовольства молодежи (sic) условиями выставок передвижников и „Мира искусств“ группа из 36 художников проектирует свои выставки. Дело затеялось в мое отсутствие из России, и я застал его, вернувшись из-за границы, уже достаточно окрепшим в идее. На днях у меня было первое подготовительное собрание, на котором были приняты некоторые общие положения». Есть еще и запись в дневнике В. В. Переплетчикова. «Началось с вечера у Ильи Семеновича Остроухова… В это время он был вроде того, что в ссоре с „Миром искусства“. Журнал упрекал комиссию Третьяковской галереи, в которой состоял Илья Семенович деятельным членом, в трусости, в боязни покупать новые интересные произведения, так сказать, в безличности, а это в наше время упрек очень большой, удар по очень больному месту… И. С. сперва ради корректности предложил передвижникам выйти из членов передвижной выставки, а членам выставки журнала „Мир искусства“ оставить выставки журнала. Покинуть передвижные выставки согласились почти все, кроме Аполлинария Васнецова. Оставить же выставки „Мира искусства“ отказались Серов и Константин Коровин. Тут, конечно, Остроухов действовал против „Мира искусства“ и принципиально и отчасти под давлением своего неудовольствия».

Против «Мира искусства», вернее, против Дягилева лично, были многие москвичи, жаждавшие учредить собственное дело, главное — без всякого вмешательства Дягилева.

Остроухов долго помнил обиды, но был отходчив. С Дягилевым у него произошла серьезная ссора. Он дал на выставку работу из своей коллекции, а Дягилев возьми да и попроси Льва Бакста подправить некоторые фрагменты в «Морской царевне» Врубеля. Узнав о подобном варварстве, Илья Семенович поклялся ничего и никогда Дягилеву больше не давать — ни из собственного собрания, ни из коллекций близких людей.