Хотя во главе этого движения не стояли самые известные политические деятели и о нем практически ничего не говорится в мемуарах современников и в старых историях Июльской монархии (авторы которых в конечном счете интересовались едва ли не исключительно знаменитыми нотаблями), можно получить довольно четкое представление о его особенностях и нововведениях благодаря свидетельствам, оставленным безвестными современниками: местными администраторами или организаторами, а в одном исключительном случае даже простым участником. С него мы и начнем.

Дело в том, что марсельскому банкету 27 сентября 1840 года посвятил колоритный и точный рассказ певец, а позже романист Виктор Желю[495]. Банкет этот состоялся в последнее воскресенье сентября в пригороде, в саду большой генгеты[496] под названием «Морской конек», которая, сколько можно судить, не пользовалась популярностью даже несмотря на пристроенное к ней помещение для игры в мяч. Для этого колоссального банкета требовалось большое пространство: ведь помимо двух тысяч подписчиков, заплативших каждый по два франка, здесь собрались «бесчисленные зеваки: родственники, друзья или политические единоверцы участников, которые устроились на крышах соседних домов, на заборе, окружающем сад, и даже на изгороди из острых кольев, чтобы бесплатно насладиться этим демократическим зрелищем». Подчеркну, что рассказ этот сочинен не по свежим следам, но двумя десятилетиями позже, при самодержавной Империи, которую Желю ненавидел всем сердцем, и после Республики, которая его сильно разочаровала: отсюда комментарии, проникнутые ностальгией по июльскому режиму, и весьма критические замечания по адресу ораторов, выступавших на банкете, особенно местных (Эмбер, один из видных деятелей республиканского движения в Марселе, и «маленький бесноватый корсиканец по имени то ли Казавеккиа, то ли Казабьянка, более резвый, чем карликовые лошадки его родного острова»), но также и одного из приезжих, Эмманюэля Араго. Зато Желю очень высоко оценивает его отца, астронома Франсуа Араго, героя избирательной реформы, который совершал пропагандистское турне по стране и произнес на банкете короткую речь. Сожалея о том, что среди участников было очень мало настоящих марсельцев, Желю, однако, не скупится на похвалы обычным подписчикам, простым людям, пролетариям вроде тех, с которыми он так любил общаться и которым его стихи и песни на провансальском языке были обязаны огромным успехом; он описывает их появление на банкете: «разряженные, как на свадьбе, но серьезные и сдержанные, точно кардиналы во время конклава. Эти люди со столь степенными повадками были в основном необразованные пролетарии, пуритане с выношенными убеждениями, адепты Республики». Очевидец умный и образованный, убежденный демократ, наделенный точной памятью, но пишущий для самого себя, зритель безусловно более чем ангажированный — чего еще желать?

Непритязательность общих столов его вовсе не шокировала.

Эта обстановка «как в земном раю или у дикарей Океании», судя по всему, никого не смущала:

Сходным образом, в то время как могучие желудки плебеев за четверть часа расправились с едой и питьем, «за почетным столом дело шло медленнее и с куда большими церемониями. Правду сказать, и меню у них было не такое лаконичное, как у нас». Тем не менее все прошло хорошо.

Повышенная чувствительность ко всему, что способно выдать социальные отличия в ходе банкета, задуманного как Причастие равных (нетрудно заметить, что язык Желю полон религиозных терминов), касается ли это расположения сотрапезников, роскошного убранства столов или изысканности блюд, представляется мне новой чертой кампании банкетов 1840 года и неопровержимым признаком демократизации, которой подверглась эта практика. Такую демократизацию можно было наблюдать и в ходе многих парижских манифестаций начала лета, причем она имела политические последствия. Сошлюсь здесь на косвенное свидетельство — анализ разногласий внутри радикальной партии, сделанный парижским корреспондентом одной провинциальной газеты; корреспондент этот цитирует интересную статью, появившуюся в середине июня в «Газете народа», радикальном парижском еженедельнике, который играл в тогдашнем республиканском движении ту же роль, какую позже взяла на себя ежедневная газета Ледрю-Роллена и Луи Блана «Реформа»:

Знаменитый коммунистический банкет в Бельвиле 1 июля 1840 года следует рассматривать именно в этом контексте. Знаменитый — это, конечно, громко сказано; если по свежим следам его обсуждали довольно бурно, а его организаторы, Жан-Жак Пийо и Теодор Дезами, не преминули выпустить брошюру с отчетом о банкете, начинавшуюся скромной констатацией: «На земле наступила новая эра», то впоследствии только историки крайне левого рабочего движения, состоявшего из последователей Бабёфа, знали в точности, о чем идет речь[497]. Тысяча сто или тысяча двести персон, собравшихся в «Большом святом Мартине» в Бельвиле, в ту пору находившемся за заставой, то есть в пригороде: места вдоволь, вино и еда дешевле, а полиция менее придирчива. В шесть часов вечера выступление — торжественная речь гражданина Пийо; трапеза скромная и скудная; затем два десятка тостов, произнесенных коммунистическими публицистами и рабочими активистами, по большей части безвестными[498]. Пийо объявил банкет закрытым около десяти вечера, после двух сборов пожертвований, которые принесли около четырех сотен франков, и последней речи.