Как дошел Леру до того, чтобы придать общей трапезе то политическое значение, какое он ей приписывает в сочинении «О равенстве»? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно, я полагаю, вернуться к двум великим предприятиям, которые оказали глубокое влияние на его политическое становление, а именно к карбонаризму и сенсимонизму. Впоследствии он высказывался о карбонариях, к которым примкнул вместе со своими реннскими друзьями в ранней молодости, весьма критически: «Достаточно было побывать на одном или двух заседаниях карбонариев, чтобы увидеть все недостатки, которые погубили эту организацию. Прежде всего борьба принципов и амбиций; затем непостижимые легкомыслие и неосторожность». Чтобы спасти карбонаризм, следовало перейти от подготовки вооруженного восстания к мирным заговорам, «имеющим целью пропаганду либеральных идей». Именно с этой целью, говорят биографы, был основан «Земной шар» — великое интеллектуальное предприятие, в котором Леру играл роль гораздо более важную, чем принято было считать долгое время, и о котором благодаря диссертации Жан-Жака Гобло мы знаем все или почти все[484]. Однако, замечают некоторые биографы Леру походя и не соотнося этот факт с его журналистской работой, «продолжая заниматься газетой, Пьер Леру сумел объединить бретонцев, живущих в Париже, и устроить с их участием в период с 1824 по 1829 год несколько крупных демократических банкетов»[485]. Разумеется, мы не можем утверждать, что Леру, организовывавший бретонские банкеты, о важной роли которых уже шла речь, был политическим вдохновителем общества «Помоги себе сам, и Небеса тебе помогут», но у него имелись все возможности оценить, какую большую роль банкеты — фермент публичной либеральной общежительности и совершенно легальное средство пропаганды — могут сыграть в борьбе за свободу.

Вторым важнейшим эпизодом в жизни Леру стал переход в стан сенсимонистов, куда его, как и многих других, привлекло демонстрируемое соратниками покойного вождя сочувствие к классу «самому многочисленному и самому бедному». Сенсимонизм мыслил себя новой религией, призванной заменить католицизм. У него имелось свое духовенство, свои церемонии, костюмы и обряды, свои проповедники; одним из таких проповедников стал Леру, в чьем лице сенсимонисты обрели бесценного помощника, поскольку после того, как молодые доктринеры заняли руководящие посты в правительстве, он продолжал выпускать «Земной шар» и предоставил в распоряжение новых товарищей печатный орган — главное орудие для продвижения их идей. Вместо с Жаном Рено он основал сенсимонистскую ячейку в Лионе весной 1831 года. По возвращении в Париж осенью того же года Леру вместе с Рено и другими сенсимонистами, исповедовавшими республиканские или, шире, демократические убеждения, резко порвал с отцом Анфантеном, которого упрекал во многих прегрешениях: авторитарности и защите теократии, сознательном поощрении сексуального аморализма, а главное, во введении публичной исповеди, которую он, Леру, решительно отвергал и в которой мы, разбирающиеся в сектантской логике лучше, чем люди XIX века, видим, разумеется, орудие абсолютного контроля над умами и частной жизнью адептов. Леру простился с Анфантеном следующим образом: «Итак, я заявляю вам, что больше не признаю вашего авторитета, я покидаю ваш приход, я буду исследовать новые идеи самостоятельно». В 1832 году, заключает Брюно Виар, «Леру достигает политической зрелости, основанной на синтезе двух политических течений, к которым он принадлежал в прежние годы»[486].

Со своими друзьями Ипполитом Карно и Жаном Рено он посвятил себя избранному делу — исследовать и углублять новые идеи, выступая продолжателем не столько отца Анфантена и его приближенных, сколько самого Сен-Симона, а главное, распространять эти идеи: сначала он делал это в «Энциклопедическом обозрении», которое стало сенсимонистским осенью 1831 года, но над которым Леру, в отличие от «Земного шара», сумел сохранить контроль; однако этот журнал через два года пришел в упадок из‐за отсутствия публики. Затем пришла пора «Новой энциклопедии», на которую вначале тоже возлагались большие надежды, но и она, как мы уже знаем, в конце концов их не оправдала. Все это хорошо известно. Так вот, если сравнить два опыта, два в конце концов провалившихся предприятия, в которых участвовал Леру, можно предположить, что выводы, к которым он пришел в результате обоих, были примерно одинаковые. Чтобы радикально обновить старый либерализм, он с несколькими другими молодыми людьми из своего поколения основал «Земной шар» и в качестве бывшего ученика реннского лицея стал одним из главных организаторов бретонских банкетов, о значении которых шла речь выше. Чуть позже Леру стал искать способы порвать с сенсимонизмом или, вернее, с тем, во что его превратил Анфантен, и по-настоящему основать «новое христианство». Одним из таких способов он считал новую энциклопедию, призванную просветить народ. Но этот вариант был не единственным: Леру отныне не имел доступа к кругу нотаблей и не мог заниматься прямой пропагандой вместе с республиканской партией, поредевшей из‐за преследований со стороны властей и ставшей жертвой нового закона об ассоциациях, и все это, по-видимому, подталкивало его к размышлениям о полностью демократических возможностях, предоставляемых банкетом. И к созданию соответствующей теории, объясняющей его происхождение и историческую ценность, — задача, для решения которой Леру располагал достаточной культурой и эрудицией; все это может объяснить генезис сочинения «О равенстве».

Тема эта представляла особенный интерес еще и потому, что позволяла понять, отчего сенсимонизм потерпел неудачу, а секта, отпочковавшаяся непосредственно от католицизма, — Французская католическая церковь аббата Шателя, возникшая сразу после Июльской революции 1830 года, в 1835–1840 годах процветает по-прежнему. Современники охотно издевались над Шателем: ему ставили в вину новации, которые он ввел в культ, в частности мессу на французском языке (в этом Шатель продолжал традиции Конституционной церкви Грегуара в период, предшествовавший учреждению конкордата с Римом), и якобы аморальное поведение его духовенства. Тем не менее в трех десятках департаментов возникли более или менее долговечные общины этой Церкви, состоявшие из простонародных верующих, которые желали порвать не с религией, но с теми священниками, что горевали о Старом порядке. В Нанте, о положении дел в котором Леру мог знать благодаря своим старым связям с доктором Гепеном, секта обосновалась довольно поздно, в конце 1834 года, после окончательного провала сенсимонистов[487]. Поскольку последователи Шателя противостояли местному католическому духовенству, считавшемуся реакционным, они на первых порах пользовались открытой поддержкой типографа и редактора большой патриотической газеты «Друг Хартии» Виктора Манжена, а также доктора Гепена; вначале они имели большой успех, и нантские компаньоны, например, призывали их на праздники своих святых покровителей. Правда, довольно быстро — к концу 1838 года — Французская католическая церковь утратила политическую поддержку, но тем не менее она просуществовала в Нанте до начала 1840‐х годов. Между тем Шателевы священники не ограничивались крещением и отпеванием своих адептов (этим занимались также и сенсимонисты), но периодически совершали таинство евхаристии и, по крайней мере в Нанте, присутствовали на патриотических банкетах, чего, кажется, последователи Сен-Симона не делали никогда. У них, насколько мне известно, совместная трапеза была связана исключительно с общинным существованием сначала на улице Монсиньи, а затем в менильмонтанском приюте. О причащении там, судя по всему, речи не шло[488].