в период с начала 1960-х по конец 1980-х годов. Более того, ошеломляющее сокращение популяций демерсальных рыб составляет лишь часть потерь морской фауны в результате промышленного рыболовства. Использование тяжелых тралов, которые иногда сравнивают с подводными бульдозерами, полностью изменило морское дно на огромных участках континентального шельфа, разрушив рифовые структуры и превратив некогда процветающие и разнообразные морские экосистемы в бескрайние илистые отмели. Это водный эквивалент вырубки лесов, и хотя он стал благом для нескольких видов, предпочитающих такие условия, он разрушил важнейшие места укрытия и нереста для бесчисленного множества других видов, в том числе и коммерчески ценных.

Популяции китов ощутили на себе смертельную руку человека еще острее, чем рыбы. Китобойный промысел практически сошел на нет в конце XIX века после того, как большинство легко добываемых видов (не слишком крупных, не слишком быстрых и достаточно плавучих, чтобы оставаться на плаву после убийства) были практически уничтожены. Возрождение китобойного промысла началось после рубежа веков благодаря ряду технологических новшеств (взрывная гарпунная пушка, затем заводское судно с кормовым слипом), которые в совокупности позволили китобоям добывать даже самые крупные виды китов и перерабатывать их в ценную нефть, даже не заходя в порт. В общей сложности, по оценкам, с 1904 по 1985 год в Южном океане было убито около 1,5 млн. китов, что привело к сокращению их общей биомассы с 43 млн. тонн до примерно 6 млн. тонн. Результат был бы еще хуже, если бы не вмешались защитники природы и не попытались замедлить процесс уничтожения. Уже в 1920-х годах в связи с резким сокращением популяции китов были предприняты скоординированные попытки вывести отрасль на более рациональный курс, хотя в целом они были малоэффективны. Квоты, введенные Международной китобойной комиссией (создана в 1946 г.), оказались малоэффективными, и даже после того, как в 1964 г. Комиссия сместила акцент на охрану природы, неспособность обеспечить соблюдение ограничений для непокорных стран в значительной степени подрывала защитные меры. Хотя к 1990 г. ситуация улучшилась, результат уже был трагическим провалом международной охраны природы. Можно, конечно, рассматривать постепенный переход от эксплуатации к охране природы, который стал частью более широкого движения по защите исчезающих видов как на суше, так и на море, как свидетельство растущего культурного неприятия убийства диких существ. Однако большинство животных не вызывают такого сочувствия, как крупные харизматичные млекопитающие. И даже усилия по защите таких любимых видов, как синие или горбатые киты, иллюстрируют удручающе знакомую картину, когда попытки сохранить популяции диких животных, как правило, предпринимаются уже после того, как нанесен серьезный ущерб.

Война, природа и насилие

В заключение рассмотрим экологические аспекты более традиционной темы в истории насилия. Часто говорят, что характерной чертой эпохи "тотальной войны" стало разрушение границ между военной и гражданской сферами, между фронтом и тылом. В отличие от предыдущих войн, мировые конфликты начала ХХ века выигрывались и проигрывались не только на поле боя, но и на заводах и в деревнях воюющих стран. Поскольку общество стремилось мобилизовать все свои ресурсы для производства насилия, преднамеренные нападения на города и гражданское население противника стали неотъемлемой частью современной войны. Реже встречается мнение о том, что границы между современной войной и попытками контролировать природу также становились все более размытыми. Как показывает ряд исследований, эти два направления развивались во взаимной связи: в то время как растущие возможности манипулирования биофизическим миром расширяли масштабы военных действий, давление "тотальной войны" также привело к более амбициозным попыткам контролировать окружающую среду.

В последние годы наблюдается всплеск исторических исследований, посвященных связям между современными войнами и изменениями в окружающей среде - от добычи стратегических ресурсов до проблем заболеваний и токсичного наследия индустриальных конфликтов. Некоторые из наиболее интригующих исследований посвящены связям между наукой и военной мощью. Войны двадцатого века охватили больше биофизического мира, чем все предыдущие конфликты в истории. Они поднимались на тысячи футов в небо, погружались в глубины океанов и простирались от льдов субарктики до тропических джунглей Азии. Более глубокое знание этих сред было необходимо для освоения многочисленных театров современной войны. Более глубокое понимание природы, конечно же, было необходимо и для создания более эффективных средств поражения. Мы знакомы с историей Манхэттенского проекта, гонкой за ядерным оружием и даже с многолетним радиоактивным отравлением ядерных полигонов в южной части Тихого океана (таких, как контролируемые американцами Маршалловы острова, французские полинезийские атоллы Моруроа и Фангатауфа). Но связи между наукой и военными могли выходить далеко за эти рамки. В более общем плане разработка оружия массового поражения была тесно связана, как практически, так и идеологически, с масштабными вмешательствами в биофизическую среду.

Так, например, существует тесная связь между развитием химического оружия и появлением современных средств борьбы с вредителями. Несмотря на то, что ядерное оружие является иконой оружия массового поражения, от химического оружия погибло гораздо больше людей: 90 тыс. в Первой мировой войне и 350 тыс. во Второй (в основном в результате применения зажигательных бомб и без учета тех, кто был убит в нацистских газовых камерах) по сравнению со 100 тыс. жертв двух ядерных бомб. Ни химическое оружие, ни химическая дезинсекция не были новинкой в ХХ веке. Новым был масштаб, в котором люди стремились уничтожать как человеческих, так и природных врагов. Как утверждал Эдмунд Рассел в своей новаторской книге "Война и природа", эти две технологии коэволюционировали на многих уровнях. В научном плане они создали пересекающиеся области знаний, которые двигали друг друга вперед и расширяли сферу применения. В институциональном плане они укоренились в узле переплетения гражданских и военных ведомств, в котором прорывы в одной области быстро передавались в другую. В идеологическом плане они формировали набор ценностей, которые могли быть использованы для обоснования широкомасштабного уничтожения как людей, так и естественных врагов.

Эти элементарные связи между пестицидами и химическим оружием охватывают значительную часть ХХ века. Гонка химических вооружений, вызванная первым применением Германией хлорного газа в 1915 г., стимулировала исследования по использованию смертоносных соединений не только в качестве оружия, но и в качестве инсектицидов для сельского хозяйства и здравоохранения. В межвоенный период на страшные немецкие нервно-паралитические газы впервые наткнулись ученые, искавшие более эффективный спрей от насекомых. Во время Второй мировой войны ДДТ был использован в качестве своеобразного химического оружия американскими войсками, отчаявшимися снизить количество смертей среди военнослужащих от болезней, переносимых насекомыми (в то время малярия уносила жизни в десять раз больше солдат, чем боевые действия на Тихоокеанском театре). После войны ДДТ использовался без разбора как своего рода чудо-оружие против "врагов человека -