— Такое кощунство в церкви совершили? За это же надо судить.

— А ты чего вскинулся-то? Ты ж сам-то некрещеный. Ты ж еврей!

Ох, напрасно так близко к сердцу принимал Боря эти нелепости гражданской войны. Пил он побольше, да закусывал, но вот не принимала его душа самогон. Оставался он трезвым и горячо ораторствовал о принципах политики партии в области антирелигиозной пропаганды. Уже тогда, за столом, обещал принять меры, обратиться в один исполком, в другой исполком… Это его и погубило.

А Михаил молча наслаждался столом, отдыхом, покойной тишиной городка. И ночь была прекрасной: он видел в окно искрящийся снег, звезды над ним, а потом сны такие снились, о которых он и забыл. Потому и случился грех.

Утром пятерка собралась и долго со спорами решала, что делать, кому делать и надо ли вообще что-нибудь делать. Савкин взял себе в помощники послушного молчаливого Митюкова и направился в Вешенскую. Стахеев остался в Богучаре помогать выпуску «газетки», остальные — по близлежащим селам.

Михаил Петрович радовался солнечному дню, прогулялся по пустующей площади, подошел к двухэтажному каменному зданию с вывеской: «Богучарская мужская гимназия». Занятия кончились: ни шума, ни движений. Но открылась дверь и вышел подросток лет четырнадцати в форме гимназиста. Как принято в провинции, вежливо поздоровался с незнакомцем.

— Здравствуй, — ответил Стахеев. — Разве у вас гимназия, а не единая трудовая школа?

— Я знаю. Когда белые здесь были, повесили старую вывеску. А вы из Москвы?

— Да. Я журналист Стахеев. Пишу статьи в разные газеты и журналы. Недавно — в «Известиях».

— А рассказы?

— Пишу и рассказы. А тебя как зовут?

— Миша Шолохов. Я из Вешенской. На время учебы живу здесь на квартире. А почему чекисты казаков расстреливают? Казаки же сами с большевиками замирились, пропустили сюда, а они забирают наших и расстреливают? Почему такое? Из Москвы приказывают?

— Не знаю, Миша. Наверное, судят, разбираются, кто в чем виноват…

Паренек еще что-то говорил, но Стахеев его не слышал — не двери школы вышла она. Глаза — голубое солнце, улыбающиеся губы — солнце алое, грудь рвется Аз-под мягкой кофты, короткая юбка не прикрывает крепкие икры, блестящие темно-русые волосы шевельнулись под ветерком. Протянула мальчику книжку:

— Вот твоя книжка. Ой, здравствуйте. Ты ее в классе искал, а сам в зале оставил на окне, — проговорила она, не спеша уходила в тень.

— «Войну и мир» читаешь? Серьезная книга, — увидев на обложке название, сказал Стахеев, то и дело бросая взгляд в сторону незнакомки.

— О Бородинском сражении хорошо написано. Только теперь война другая. Я видел… — ответил мальчик.

Знал бы Стахеев, с кем разговаривает!

А Маруся, поежившись от холода, сказала:

— Вы с Москвы? Так заходьте сюды. Я вам классы покажу. Теперича никого нету. Занятия кончились.

Она улыбнулась так понятно просто. Правду Митю-ков говорил: с богучарскими женщинами все делается очень просто. И Ерофей Демьянович подтвердил: «Маруська солдатка. Хорошая бабонька. Я ить тоже с ней… Да… А тебе и Бог велел — жена-то на сносях…» Они разговаривали поздно вечером во дворе, угостившись на ночь самогоном. Красивая тишина с луной, звездами и поблескивающим снегом временами нарушалась непонятными отдаленными звуками — словно что-то падало в глубокий снег. «Не стреляют ли», — забеспокоился хозяин. Долго прислушивались — тишина. Пошли в дом. Лена уже спала. Михаилу постелили отдельно, на лавке. Стыдно вспоминать — засыпал он счастливым сном. Вскоре проснулся — после самогонки хотелось пить. Подошел к Лене, поправил одеяло, сползшее с плеча. Она открыла глаза, спросила: «Что случилось?» Потом обняла его и поцеловала прежними любимыми губами. Сказала: «Спасибо, что привез меня сюда. Здесь так хорошо…»

И раздался громкий тревожный стук в окно и крик: «Петрович! Открывай! Беда!» Стахеев быстро оделся и выбежал на улицу. Его ждали трое товарищей по командировке, Митюкова едва он узнал — голова у него была чем-то перевязана. Стахеев даже не успел спросить, где Савкин? Митюков, срываясь на крик» запричитал:

— Погиб наш Боря! Убили гады, контры… Я сумел убежать, а он…

— Молчи, — оборвал его старый журналист Ройзман. — С тобой в Чека разберутся. Бросил товарища… или перед казачьем в ногах валялся…

— Чего бросил?.. Чего валялся?..

Другие остановили перепалку. Объяснили Стахееву, что в Вешенской началось контрреволюционное восстание казаков. Там расправились с представителями советской власти, разослали своих по другим станицам и хуторам поднимать мятеж. Савкин и Митюков ехали на санях к Вешенской, когда их встретили казаки. В результате Савкин убит, Митюков избит и теперь оправдывается.

— Да! — кричал Митюков. — Оправдываюсь, что остался жив…

Решили оставить на потом разбирательство случившегося — надо было спасаться самим: казаки могут прийти и сюда. Руководителем выбрали Ройзмана и двинулись в Совет просить лошадей до Кантемировки. Стахеев убедил товарищей, что должен остаться с женой и собираться, предупредил, чтобы без него не уезжали.

Хозяин и хозяйка поднялись, Лена билась в истерике. Ее успокаивали, давали какие-то лекарства.

— Нечего и разбираться, — сказал Демьяныч по поводу смерти Савкина. — Казаки, они жидов бьють напропалую. А энтого русского малость поучили и отпустили. Конечно, вам всем надо уезжать. Казаки, может, сюда и не придут. Может, наши их прищучат, но кто знает. А бабу свою оставь. Она совсем больная. Ее никто не тронет. Скажем: родственница с Воронежа. Больная и на сносях…

Так Стахееву и пришлось бросить Лену. Сначала думал, что это к лучшему: ехали ночью, по дороге встречались конные, к счастью не казаки. А если бы?.. Потом, добираясь до Москвы, сколько дней мучались в теплушках — дорога была занята переброской войск на пошатнувшийся Южный фронт. Когда же Михаил вернулся на Разгуляй, стал проклинать себя за легкомыслие, за грехи, истерично вымаливал прощение у Лены, у Бога, у высшей силы.

Вскоре пришло письмо, и ему стало легче: Лена здорова, в Богучаре советская власть. Главное письмо пришло в апреле:

«Родился сын. Я назвала его Аркадием в честь своего папы…»

Началась жизнь.

I

«Приказом по Кубанскому казачьему войску за 263 от 8 марта 1919 г. генерал-майор Андрей Шкуро утверждается в звании почетного старика станицы Воровсколесской».

«Войсковому Атаману казачьего Кубанского войска полковнику Филимонову. Счастлив донести вам о новом блестящем успехе вверенной мне группе, в которой терцы состязались с доблестными кубанцами. Благодаря доблести и исключительному порыву офицеров и казаков группы, 15 апреля, мною наголову разбита группа Махно, следствием чего явилось падение Мариуполя. Порублено в конных атаках и при преследованиях около 1 тысячи красных, захвачено 1500 пленных, бронированный поезд, 3 гаубицы, легкое орудие, 13 пулеметов, свыше 500 повозок, 2 лазарета и прочая добыча. Поведение, боевая работа и порыв казаков выше всяких похвал.