– Проблемы с водопроводом, – сказал он мне перед отъездом, заглянув в мои покои. – Вам в этом не разобраться, милая моя.

* * *

– Что ж, игра началась, – заявляет Конти, распахивая двери покоев Дианы.

Он кланяется Аржансону, не обращая никакого внимания ни на Монбаре, ни на меня. Конти вернулся ко двору на прошлой неделе, решив, что его неудовольствие уже достаточно обратило на себя внимание. Жаль, что он вернулся, я не хочу больше слушать его нотации.

– Мы должны отдать ей должное, она искусный игрок, очень хитрый, – продолжает Конти, сбивая небольшое кресло.

Ого! Я даже присвистываю от гордости, полагая, что он говорит обо мне. Вскоре, однако, становится ясно, что он имеет в виду маркизу.

– Взгляните на это письмо, предположительно от некого «месье Робера». Мои люди выяснили, кто это, его ждет опала, но он рассчитывает на то, что маркиза продолжит править, как и все остальные глупцы. – Конти достает из кармана письмо, разворачивает его. – Нам всем известно, какой сладострастный интерес испытывает Его Величество, перехватывая письма своих подданных, а это, без всякого сомнения, подослано маркизой, его показал королю Жанель с почты.

– Разве Жанель не на нашей стороне?

– Нет, он не с нами; этот человек, к сожалению, оказался стойким к любым нашим доводам, даже самым убедительным, и деньгам.

Оттого что эти двое не обращают на меня внимания, я начинаю нервничать. И что означает «убедительный довод»? Внезапно у меня появляется дурное предчувствие.

– Позвольте зачитать вслух самые яркие места, – говорит Конти. Он расхаживает по комнате, время от времени пиная предметы на пути, и читает: «Наличие любовницы – это необходимость, мы, французы, можем это принять… Помпадур – прекраснейший пример французского цветка, комплимент для нее…» Так-так-так, еще больше в следующих строках… а вот: «Неприкрытая глупость девчонки, которую они называют Астинь, только унижает величие Франции».

Это я? Я унижаю величие Франции? Как омерзительно. Я открываю рот, чтобы защитить себя, но Аржансон поднимает руку, останавливая меня. Монбаре каменеет, встает рядом со мной, готовый защищать мою честь. Милый, милый Монбаре. Быть может, он станет моим министром войны, вместо мерзкого Аржансона.

– Вы же знаете, как он терпеть не может испытывать конфуз перед своими подданными и чрезмерно беспокоится о том, что они скажут, – говорит Конти Аржансону, который согласно кивает. – Хотя это мало помогает.

– Я знал с самого начала, что план обречен, – говорит Аржансон. – Не следовало мне соглашаться и вмешиваться в это дело, унижаться…

– Достопочтимые месье, – произносит Монбаре, стоя навытяжку рядом с моим креслом. Щелкнув каблуками и положив одну дергающуюся руку мне на плечо, он заявляет: – Мне не нравятся ни пораженческие нотки в вашем голосе, ни то неуважение, которое вы проявляете к моей сестре.

– Кто этот карлик? – раздраженно спрашивает Конти.

– По-моему, зять, – отвечает Аржансон.

– Возле нее так много мудрых советчиков, – замечает Конти, покачивая головой. Он цыкает на Монбаре, тот пятится с каждым шиканьем. Когда ему кажется, что Монбаре уже достаточно близко подошел к двери, он поворачивается к Аржансону и продолжает: – Друг мой, настоящий генерал всегда знает, когда время сдаваться. Он сказал, что она должна уехать до того, как он вернется из Бельвю. Это уже решено.

Неужели они говорят обо мне? Уехать? Куда? Я перевожу взгляд с одного на другого, но на меня никто не смотрит, ко мне никто не обращается.

Аржансон вздыхает.

– У этой женщины выдержка прилипалы. Если бы сейчас на дворе стоял не 1756 год, я бы обвинил ее в колдовстве.

Принц Конти пинает последний стул, останавливается передо мной, учтиво кланяется:

– Мадам де Майи-Куаслен, я должен сообщить вам о желании короля. Его Величество требует, чтобы вы покинули Версаль и вернулись в Париж. По крайней мере, на какое-то время. – Он достает из кармана запечатанный конверт и передает его мне.

Они могут считать меня глупой, но я знаю, что в этом письме. Король велит мне уехать. Это… это…

– Вы поезжайте, несколько месяцев побудьте там, – говорит Конти. Так любезно он еще никогда ко мне не обращался! – У вас все еще есть… э… друзья при дворе, и никто не может предвидеть, что будет.

Я заливаюсь слезами, несусь по коридору, прочь из покоев Дианы. И по пути я слышу, как двор наслаждается моим унижением.

– Пришла, как ребенок, и сбежала, как ребенок.

– Вы имеете в виду шлюха? Не ребенок!

– Я знаю выражение «чудо девяти дней», но «чудо тридцати дней» тоже звучит неплохо, как думаете?

– Она продержалась меньше, чем я успел сносить пару новых домашних тапочек.

По пути в свои покои я налетаю на слугу, который несет огромную корзину свечных огарков. Они рассыпаются вокруг меня на полу, и я падаю – я проиграла. «Он хочет, чтобы я уехала, – думаю я между всхлипами. – Он хочет, чтобы я уехала. Она хочет, чтобы я уехала…» Я знала, что она мой враг, достаточно вспомнить того котенка из шарад. Я продолжаю стенать, пытаюсь подняться, но поскальзываюсь и вновь спотыкаюсь о свечные огарки и падаю, проиграв.

Со мной в Париж в экипаже возвращается и матушка, вытирает мне слезы и баюкает мою голову на своей груди.

– Милая моя, в Париже, вдали от этого мира, тебе будет лучше. Мы с отцом устроили твою поездку к Марии-Стефании в Шатильон. Что ты об этом думаешь?

Я всхлипываю. Уже очень давно я не видела свою подругу. Сама она редко наведывается в Париж. Но нет…

– Я хочу короля, – рыдаю я. – Мне так стыдно. Матушка! Они сказали, что я как ребенок. А Конти сказал, что я унизила величие Франции. Нет, не сам Конти, а какой-то ужасный человек, который написал это письмо, а король его прочел и согласился!

– Ну-ну, дорогая моя, тихо-тихо. Я знаю, что жестокие слова в Версале дело обычное, – отвечает она, баюкая меня в такт движению экипажа. Она крепко обнимает меня, я соплю ей в грудь – иногда быть ребенком очень приятно. – Признаюсь, я даже рада, что ты там больше не живешь.

– Они сказали, что я – чудо тридцати дней, а я даже не знаю, что это означает, – реву я, громко икая.

– Ох, милая моя. Но тебе понравится Шатильон, я напишу своей матушке, чтобы она тебя навестила; быть может, она даже привезет тебе новое зимнее платье – как тебе идея?

– Да, – отвечаю я, вытирая слезы.

На следующей неделе мои слезы полностью высохли, когда доставили подарок – пару туфель и записку от короля, в память о наших днях. А еще дом в подарок. Я в изумлении расправляю плечи. Ничего себе! Мой собственный дом?

Герцогиня де Помпадур

1756 год