— Я догадывался, что у него не все в порядке, — сказал Фрэнк, наливая в термос кофе на обратную дорогу.

— Наверное, это бросалось в глаза.

— Никак не могу осознать, что это взаправду. В голове не укладывается.

— Я то же самое чувствую.

— Страшно, — сказал Фрэнк. — Я иногда сам о таком думаю — когда теряю ключи или забываю, где оставил машину.

У него и правда был испуганный вид. Побледневшие щеки придавали Фрэнку сходство с трупом.

— Поговори с ним об этом. Он ведь по-прежнему твой друг. Пока он все еще с нами.

— Не знаю, как и сказать-то.

— Ты начни, а там уж как пойдет.

Фрэнк вышел за дверь, приволакивая ногу и высоко подняв термос, будто фонарь. Эйлин и Рут крепко обнялись, а потом Эйлин осталась в кухне одна. Груда грязных тарелок и стаканов, остатки еды надо частью выбросить, частью — накрыть пленкой и убрать в холодильник. Никогда еще Эйлин так не радовалась, видя беспорядок в доме. Еще целый час можно возиться в кухне, прежде чем настанет время выключить свет и подняться в спальню.

В следующую субботу они сидели за столом в ленивом молчании — так всегда бывало после матчей, в которых Коннелл играл питчером. Его усталость передавалась маме и папе, словно в системе сообщающихся сосудов.

— Удачно выступил? — спросила Эйлин.

Заново отделанная кухня еще блистала новизной, и от этого казалось, что они в чужом доме.

— Нормально, — ответил Коннелл.

— Нормально! — усмехнулся Эд. — Не то слово. Скольких ты выбил?

— Тринадцать.

— И ни один бэтмен толком не отбил твоего удара.

— Зато я восемь баз отдал.

— Над точностью удара тебе надо поработать, что верно, то верно. Лупишь почем зря.

Коннелл, словно по сигналу, потер плечо.

— Но ведь нет предела совершенству! Левша, да при такой силе удара... Если будешь и дальше тренироваться, станешь грозной силой.

Эйлин ждала, когда же Эд перейдет к разговору о своей болезни. Их взгляды встретились. Эд покачал головой: все отменяется. Эйлин нахмурилась, но Эд, избегая смотреть ей в глаза, уткнулся в свою тарелку.

Эйлин кашлянула:

— Эд!

Он поднял голову. У Коннелла от усталости уже глаза закрывались. Эд встал и нежно потрепал его по волосам. Потом отошел к раковине и остановился, глядя в окно.

— В чем дело? Вы что, опять поругались?

— Нет, — ответил Эд, не оборачиваясь. — Послушай, что мама скажет.

— Коннелл, ты уже совсем большой, — сказала Эйлин. — С тобой можно разговаривать как со взрослым.

Коннелл расправил плечи.

— Можно тебе рассказывать о таких вещах, которые обсуждают между собой взрослые. Например, мы с папой.

— Только не говорите, что речь о тычинках и пестиках! Я уже не маленький.

Эйлин невольно улыбнулась дрожащими губами. В горле застрял комок.

— Случилось кое-что плохое.

Коннелл мигом перестал дурачиться:

— Что?

— У папы проблемы со здоровьем, — помолчав, ответила Эйлин.

Эд снова подошел к столу и сел.

— Мама хочет сказать, что у меня обнаружили болезнь Альцгеймера.

— Ты знаешь, что это? — спросила Эйлин.

— Угу. — Он переводил взгляд с матери на отца и обратно. — Это когда все забываешь.

— Да.

— Это же у стариков?

— Чаще всего, — ответила Эйлин. — Однако иногда это случается раньше.

— И что теперь будет?

— Лекарств от этой болезни мало, — сказал Эд. — Я сейчас принимаю экспериментальные таблетки. Посмотрим. Во всяком случае, дальше будет хуже.

— Тебе страшно?

Впервые кто-то спросил Эда, что он чувствует. Даже Эйлин не задавала такого вопроса. Все только расспрашивали о болезни.

Эд выпрямился. Философски прищурился:

— Конечно страшно. Еще бы. — Он постукивал крышечкой от сахарницы, словно кастаньетой. — Я люблю жизнь и не хочу ее терять.

— Ты же слишком молодой, правда?

— С моей точки зрения — да. С точки зрения болезни — нет.

— А хуже станет очень скоро?

— Солнышко, — вмешалась Эйлин, — не закидывай папу вопросами.

Эд остановил ее взмахом руки:

— Может быть, скоро. А может, пройдут годы. Болезнь у всех протекает по-разному.

Коннелл ненадолго задумался.

— А меня ты перестанешь узнавать?

Лицо Эда приняло яростное выражение, словно он сильно рассержен. Эйлин уже хотела вмешаться, но тут Эд вскочил и обнял Коннелла:

— Я всегда буду знать, кто ты. Обещаю. — Эд поцеловал его в макушку. — Даже если тебе покажется, что я забыл, я всегда буду знать, кто ты. И ты помни. Ты — мой сын.

— Сам помни!

Коннелл встал и прижался к отцу.

Эйлин начала убирать посуду.

— Мам! — позвал Коннелл, неуклюже протягивая ей руку.

Эйлин подошла к ним. Коннелл, похоже, хотел, чтобы они все втроем обнялись. Эйлин считала, что он должен знать правду, а узнав — принять и стоически жить дальше, однако у него были совсем другие реакции. Они с Эдом прикладывали все силы, чтобы сыну легче жилось, чем когда-то им. Иногда она начинала сомневаться — не слишком ли они его оберегали.

Обниматься она сейчас не могла. Впереди ждут темные времена, и объятиями этот мрак не рассеять. Эйлин подобные жесты казались чем-то вроде шарлатанского зелья. Она трижды коротко погладила сына по спине, словно подводя какой-то невысказанный итог, и ушла к себе.

Теперь, когда они наконец рассказали Коннеллу, Эйлин могла открыто обсуждать с подругами состояние Эда. Она звонила им каждый вечер, прямо по списку: Рут, Синди, Мари, Келли, Кэти, тетя Марджи. Закончив один разговор, тут же набирала следующий номер. Чтобы ее не перебивали, садилась к телефону после ужина, пока Эд у себя в кабинете проверял лабораторные работы и готовился к лекциям. Подруги бросали все другие дела, когда она звонила. Иногда, взяв трубку, она еще не знала, о чем будет говорить, — беседа каждый раз складывалась сама собой, но речь неизменно шла про Эда. Эйлин казалось, если обсудить это со всех сторон, тема станет привычной и не такой пугающей.

Когда она звонила Магуайрам, если трубку брал Фрэнк, то сразу же звал к телефону Рут. Однажды — примерно через месяц — Эйлин, разозлившись, попросила Рут снова передать ему трубку.

— Куда ты пропал? — спросила Эйлин. — Почему тебя не видно? Не заходишь, не звонишь. Мог бы хоть пригласить его пива выпить! Черт вас всех возьми, вытащили бы его из дому! Он все вечера просиживает в кабинете.