После первичного осмотра Эйлин пришлось заполнить целую пачку официальных бланков, и в том числе «Оценку дееспособности участника экспериментального исследования». Там было написано, что, по мнению врача, проводившего осмотр, Эд не в состоянии понять суть исследовательского проекта, связанный с ним риск и возможные преимущества, а потому не может самостоятельно принять решение о своем участии. Эйлин понимала, что это чистой воды проформа, — им просто нужна ее подпись; Эйлин уже получила доверенность на ведение всех его дел. И все равно это злило, ведь Эд явно все прекрасно понимал — может быть, лучше самих исследователей.

С болью в сердце она подписала еще одну бумагу — «Оценка способности пациента к выбору доверенного лица». Когда врач спросил Эда, кем ему приходится Эйлин, Эд ответил, как будто ничего не могло быть яснее:

— Она моя жена.

— Вы хотите дать ей право принимать решения за вас? — спросил доктор сугубо официальным тоном, словно подчеркивая серьезность вопроса.

Эд засмеялся и спросил врача, женат ли он. Врач кивнул.

— Тогда вы не удивитесь, если я скажу, что всю нашу семейную жизнь жена решает за нас обоих!

Врач с добродушным смешком — выражение мужской солидарности — поставил галочку против пункта: «Пациент в настоящее время способен к выбору».

Ее поразила сила обаяния Эда, даже в такую минуту.

Она стоически подписала от его имени документ о согласии стать участником программы, но следующая бумага едва не лишила ее самообладания. Это был «Протокол выбора доверенного лица», и там требовалась собственноручная подпись Эда. Он начал на целый дюйм выше, чем надо, а потом повел резко вниз, как будто упал, не дописав.

Эйлин страшно не хватало прежнего парикмахера, Курта, — и не только потому, что он умел справляться с ее кудряшками. Курт развлекал ее разговорами, потакал ее интересу к политике и держал в курсе новинок массовой культуры — с тех пор, как Эйлин прекратила у него стричься, она совсем отстала от жизни. С обложек журналов на полках супермаркета на нее смотрело все больше незнакомых лиц.

Но не ехать же снова в Джексон-Хайтс только ради Курта! А значит, никак не обойтись без стилиста из здешнего салона красоты, хоть Эйлин его и побаивалась. Обстановка тут была куда изысканней, чем у Курта, — кожаные диванчики для клиентов, дожидающихся своей очереди, и миниатюрный бассейн в стиле японского пруда. Эйлин не решалась заговаривать здесь о политике — мало ли у кого какие взгляды. И печатную продукцию, разложенную на низеньком столике, — «Пипл», «Мы», «Премьера», «Энтертейнмент уикли» — не читала, чтобы не давать повода для снисходительных взглядов, хотя другие посетительницы перелистывали эти журналы без всякого стеснения. Все время казалось, что здесь действуют какие-то свои правила, с которыми ее, Эйлин, никто не ознакомил.

Салон в Бронксвилле, по сути, спа. Там и маникюр, и массаж, и уход за кожей лица. А уж стилисты — просто виртуозы. Выполняют в точности то, чего хочет клиент. Прическа после них пару дней держится идеально, только холодом веет от такого совершенства. Укладка — волосок к волоску, словно это не натуральные волосы, а парик. А потом однажды утром отказываются подчиняться щетке, и ничего ты с ними не сделаешь — только ждешь не дождешься, когда прилично будет снова пойти к парикмахеру.

От Курта Эйлин получала то, о чем и сама не подозревала. Он не столько стриг, сколько подравнивал; иногда у нее закрадывалось подозрение, что он просто болтает обо всем на свете, для виду щелкая ножницами. Обрезки волос он подметал прежде, чем снять с нее пелерину, так что улик не оставалось. Зато потом, еще недели две-три спустя, знакомые спрашивали: наверное, она только вчера сделала новую прическу?

Однажды в конце марта, дожидаясь своей очереди на стрижку, Эйлин услышала, как другая посетительница — чуть постарше ее, но в туфлях на шпильке и с мелированными волосами оттенков шоколада, карамели и жженого сахара — рассказывает парикмахеру, как ей в магазине «Меха Бронксвилла» чудесно отчистили шубу после того, как она нечаянно задела какую-то свежеокрашенную поверхность. Обсуждаемая шуба висела тут же, на крючке, такая пушистая и сияющая, словно ее тоже только что подстригли, вымыли с шампунем и высушили феном. Дама говорила о своей шубе с такими интонациями, словно на самом деле речь шла о чем-то совсем ином, просто Эйлин не знает секретного шифра, оттого и не может разгадать скрытый смысл речей. Ей уже и раньше приходило в голову, что, возможно, будь у нее настоящие меха, она смогла бы наконец-то почувствовать себя своей в Бронксвилле.

Неделей позже, проходя мимо того самого магазина, она увидела, что у них весенняя распродажа. Эйлин зашла и купила норковую шубу — такую пышную, что, закутавшись в нее, вновь почувствовала себя девочкой-подростком. Благодаря стараниям активистов Общества защиты животных натуральные меха уже не были так популярны, как раньше, однако в Бронксвилле, судя по всему, еще котировались. А у Эйлин было два необходимых компонента: деньги — или, по крайней мере, кредит — и спутник, с которым можно выйти из дому в мехах. Кто знает, надолго ли и то и другое?

— Мы же откладывали деньги на черный день, — сказал Эд, увидев шубу.

— Куда уж чернее, — ответила Эйлин.

Погода для шубы стояла уже слишком теплая, но в следующее после покупки воскресенье слегка похолодало. Эйлин решила, что это, быть может, последняя возможность обновить норку этой весной, и заказала на семь часов столик в «Ле Бистро» — шикарном ресторане на Пондфилд-роуд, через дорогу от почты, где она давно уже собиралась побывать. Они с Эдом оставили машину за пару кварталов, на углу Крафт-авеню и Пондфилд-роуд. Эйлин хотела прогуляться и заодно показать себя, но не успела сделать и нескольких шагов, как почувствовала себя разряженной не ко времени. Она единственная вышла сегодня в мехах. По правде говоря, Эйлин с самого переезда почти не видела своих ровесниц в шубах.

Пока дошли до ресторана, Эйлин упарилась и в конце концов сняла шубу и понесла в руках. А ведь представляла себе, как метрдотель будет медленно ее снимать — сперва один рукав, затем другой. Тяжелая шуба оттягивала руки, словно спящий ребенок. Эйлин поскорее передала ее гардеробщице, надеясь, что никто не обратил внимания. Видно, надо ее отложить до будущей зимы.

Эйлин мечтала о норке, сколько себя помнила. Ей казалось, что женщины в норковых шубах не ведают никаких забот. Она оплатила покупку из собственного кармана — ведь кредит в конечном счете будет оплачен ее деньгами, вот только бы с долгами за ремонт разобраться. Она почти гордилась тем, как дорого шуба ей обошлась, даже с учетом сезонных скидок.

Из Торонто приехал погостить Фил, дядя Коннелла. После ужина папа начал рассказывать историю, которую все уже сто раз слышали — о том, как он в колледже поехал на летние каникулы добровольцем в Перуанскую миссию. Вся соль рассказа заключалась в разнице по росту между Эдом и священником.

— Вот я стою и с высоты своих шести футов...