«Тетушке Елизавете Алексеевне скажи, что граф А.Ф.Орлов сказал мне, что Михайло Юрьевич будет наверное прощен в бытность государя в Анапе, что граф Бенкендорф два раза об этом к нему писал и во второй раз просил доложить государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную себе награду; после этого, кажется, нельзя сомневаться, что последует милостивая резолюция». (А.И.Философов – Анне Григорьевне Философовой, урожденной Столыпиной. Без даты.)

Обнадеженный поддержкой Вольховского, не дожидаясь официального разрешения, то есть бумаги за подписью командира Отдельного Кавказского корпуса барона Г.В.Розена, кстати, отца своего сослуживца по лейб-гвардейскому Гусарскому полку, Лермонтов тут же сообщает об этом милой бабушке, но при этом, справедливо опасаясь, что полная правда Столыпиных обеспокоит, слегка ее затушевывает:

«Эскадрон нашего полка, к которому барон Розен велел меня причислить, будет находиться в Анапе, на берегу Черного моря, при встрече государя, тут же, где отряд Вельяминова, и, следовательно, я с вод не поеду в Грузию».

Нижегородский драгунский полк, как уже говорилось, был полком для парадов, в тяжелых и опасных походах, каковыми были и Закубанские, возглавляемые А.А.Вельяминовым, участвовали другие, чернорабочие полки, и прежде всего самый любимый «красным» генералом Тенгинский пехотный. Элитный эскадрон нижегородских драгун в Анапу доставили морем, тогда как отряд Вельяминова к месту встречи с государем продвигался несколько месяцев под непрекращающимся огнем, теряя в каждой перестрелке десятки солдат и офицеров. Лермонтов это знает и не совсем уверен, что и Столыпиным эти подробности рано или поздно не станут известны. Ведь именно в эту экспедицию угодил Алексей Аркадьевич. Сам Алексей родным о себе наверняка ничего не сообщал, поскольку был писать ленив, но другие прикомандированные, конечно же, не молчали. Поэтому-то Михаил Юрьевич и спешит уведомить и бабушку, и всех остальных сородичей, что с Алексеем все в порядке: «От Алексея Аркадича я получил известия: он здоров, и некоторые офицеры, которые оттуда сюда приехали, мне говорили, что его можно считать лучшим офицером из гвардейских, присланных на Кавказ». По той же причине, похоже, не разъясняет, с какой это стати на Водах появились офицеры из отряда Вельяминова. А появились они там потому, что были либо ранены, либо сражены «гнилой лихорадкой». Не сообщает и о главной печальной новости, привезенной ранеными офицерами на Воды:

«7 июня 1837 года отряд под командой корпусного командира барона Розена сделал десант в Адлер. Потеря состоит в 60 раненых и убитых, в числе коих ранено 5 офицеров и изрублен шашками Бестужев, тело коего переходило несколько раз то к черкесам, то к нашим и наконец осталось у черкес».

Итак, Лермонтов, как и весь состав Отдельного Кавказского корпуса, доживает лето в предвкушении царского визита. Известен пока только сам факт: через сто пятнадцать лет после Петра Великого император соизволил осчастливить южную «провинцию» своим посещением. Впрочем, в Грузии давно поговаривали, что царской ревизии не избежать. Наконец, в марте, барону Розену была вручена официальная реляция: «изыскать средства к безостановочному проезду» и «устройству встреч» на надлежащем уровне. Подробности стали известны только в июне: безостановочное передвижение начнется с Анапы или Геленджика. Уведомили коменданта Анапской крепости, и началась свистопляска. Больше всех суетились, утруждая воображение, гарнизонные дамы, но и мужья их не дремали. Мерещилось нечто грандиозное: и смотр, и показательная экспедиция, и долгое, подробное гостевание. Привели в порядок внешний вид крепости, строжайше запретили «свободное дотоле путешествие по всему городу коров, свиней и многочисленных пернатых». Пернатые и непернатые перешли в распоряжение дам. Жена плац-майора славилась кулинарными изобретениями – ей поручили гастрономическую часть. Майорша отобрала телка и нескольких индюшек. Телка поили цельным молоком, индюшек откармливали галушками по рецепту мадам: тесто из лучшей пшеничной муки с добавлением мелко истертых миндальных орехов. Комендантша, графиня Цукато, занялась более тонкими предметами: выписала из Тифлиса мебель и несколько рулонов лучшего бархата. Голубым, небесным – любимый цвет императора – бархатом обтянули все, что можно было обтянуть, загодя определив места для вензелей – из белых и алых роз. Все замерло в ожидании. Лишь музыкантская команда все репетировала и репетировала петербургскую новинку: «Боже, царя храни…»

В первой половине сентября, загодя, одурев от неопределенности, Лермонтов выехал из Пятигорска по направлению к Анапе, но до Анапы не доехал – задержался в Тамани. В «Тамани», судя по воспоминаниям Цейдлера, узнавшего описанные Лермонтовым и домик, и семейство, с поэтом действительно приключилось нечто аналогичное описанному в романе: после своего путешествия «на запад» Лермонтов вернулся в Ставрополь без вещей и без денег. И даже получил выговор, так как, ожидая, пока мундир и другие вещи будут приготовлены, не явился к начальству сразу же по приезде.

Впрочем, спешить все равно было некуда. И незачем.

Как и намечалось по генеральному плану высочайшего инспектора, государь (вместе с наследником) высадился в Анапе 23 сентября, однако, напуганный происшествием в Геленджике, отменил парад. В Геленджике, где Вельяминов поджидал царя аж с 7 сентября, все, так же как и в Анапе, приготовили загодя: и палатку, подбитую белым сукном, и запас фейерверков. Фейерверк, однако, произведен не был, ибо поднялась буря, и такая, что опрокинулись козлы с ружьями. Солдаты не держались на ногах, палатку вырвало и трепало, как флаг.

И лишь император оставался неколебим: «Войска, дети, ко мне!..» Строй рассыпался, императора окружили, Николай обнимал Вельяминова. Сцена была трогательной. Но тут вспыхнул пороховой погреб…

Опасаясь повторения – пороховой взрыв вместо фейерверка, – император, сходя на анапский берег, предупредил: чтобы пальбы в его честь не было! Приказ передали по цепочке, но юный прапорщик, будучи в крайне нервном состоянии, не отреагировал. Николай оторопел и велел отправить нервного артиллериста на гауптвахту. Прапорщика спасли дамы. И индейка, откормленная миндальными галушками, и тающая во рту телятина покорили Николая, несмотря на его гастрономический аскетизм. Ласково разбранив комендантшу за «голубые излишества», он, уже стоя на подножке коляски, сменил гнев на милость: «Прапорщика выпустить, дать годовой оклад, но предупредить: впредь без приказа не палить и пороха зря не тратить».

Программа, рассчитанная минимум на неделю, была исчерпана в несколько часов: государь торопился. По плану он должен прибыть в Редут-Кале 25 сентября. Было 23-е, а надо еще успеть завезти сына в Крым. Осень выдалась ранняя и холодная, императрица умолила не брать в некомфортабельное путешествие наследника. Вручив Александра Николаевича матери, Николай не мешкая вернулся в Редут-Кале: здесь его встречал барон Розен. Первая часть смотра, за которую отвечал «хозяин» Линии и Черномории, была окончена: «государь не велел делать вторую экспедицию».

Узнав об этом, Лермонтов вернулся в Ставрополь. Здесь в октябре 1837-го он впервые увидел декабристов. Их было семеро: С.Кривцов, В.Голицын, В.Лихарев, М.Назимов, М.Нарышкин, А.Черкасов, А.Одоевский. Вместе с ними, или с некоторыми из них, он и отметил грандиозное событие.