— МОЛЧАТЬ, ДУРА!!! Не твоё бабское дело в мужицский разговор встревать… Пшла на кухню и греми там своими чугунками!

Не сильно то и испугавшись, та поджала губы и надменно на мужа глянув, не спеша удалилась на свою «территорию».

— Так, что? Отвезёшь на Лавреневский карьер или не уважишь?

Помолчав сколько то, тот с досады чуть не плюнул:

— Чёрт с тобой! Завтра, ещё затемно буду ждать тебя возле плотины…

Уже попрощавшись, услышал за спиной еле слышное:

— Ну, что с него — с контуженного, взять⁈

* * *

— Разве дороги туда нет?

Где-то с полпути, еле заметные признаки цивилизации кончились — от слова «вообще» и, приходилось временами продираться сквозь густые кусты и объезжать довольно толстые деревья. Иногда, без топора и шагу проехать было невозможно! Клим, потихоньку зверел и отвязывался на мне — как на виновнике злоключений:

— А это и есть дорога — аль повылазило⁈ Просто по ней, лет сто уже не ездили.

Действительно, хоть и сильно заросшая, но ровная — без бугров и ям, дорога. Насыпи, выемки… По сторонам, даже виднеются остатки кювета.

— Ну, положим не «сто» — а лет семьдесят…

— «Семьдесят…». Хватай вон топор и прорубайся, счетовод хренов! Ох и, это надо ж было с ним связаться…

Хотя, чаще всего он «отвязывался» на лошади — хлеща её без особой надобности и обзывая всякими обидными для любой животины словами.

* * *

Клим, был несколько неправ: рыба в заброшенном песчаном карьере — заполненном водой, конечно же была.

Вон, как она плещется, какие круги по поверхности водоёма расходятся!

Да и так — визуально, с берега были видны проплывающие в слегка мутноватой воде тёмные, вытянутые хребтины. Однако, обитатели водной стихии упорно игнорировали абсолютно все привады и насадки — что подсовывал им под самый нос заядлый ульяновский рыбак.

К обеду, изрядно достав меня уже своим нытьём, Клим поймал всего лишь пару небольших с ладошку карасиков — да с пяток плотвичек и окуньков и, того меньше:

— Ничего не хочет брать: ни на червя, ни на опарыша, ни на кашу или распаренное зерно…

— На жёванное гов…но попробуй, — даю дельный совет.

— Тебя вот, — психует, аж слюной брызжет, — самого заставить бы гов…но жевать, за такую «рыбалку»!

Чтоб не разругаться вконец, отхожу от него подальше и, идя вдоль берега иногда закидываю удочку, меряя глубину. У меня вообще, ни разу даже не клюнуло — но в отличии от Клима, я ничуть не расстраивался.

Когда-то, ещё очень задолго до братьев Баташёвых — построивших близ Ульяновки чугуноплавильный завод, здесь была балка -небольшая долина с пологими заросшими склонами. Затем, на дне балки нашли песок и стали его добывать, используя для разнообразных нужд — так и получился Лавреневский карьер. Однако, чем глубже рыли — тем сильнее мешали скапливающиеся в нём грунтовые воды, не успевали откачивать «конными» насосами. Наконец, после техногенной катастрофы 1861 года — прорыва дамбы водохранилища где-то в верховьях реки Тёщи, карьер затопило «по настоящему» и его окончательно забросили.

Ширина сего водоёма от пятнадцати метров по краям, до ста на середине. Длина, как бы — не километра полтора-два. Сразу у берега резкий обрыв — где-то метра три с половиной.

В обед, когда Солнце хорошо пригрело, разделся и, хотя Клим кричал с берега, что купаться уже нельзя — «Илья в воду пописцал[1]», понырял в разных местах — пытаясь достать дно. У берега на дне одна тина с полусгнившими водорослями. На середине водоёма дна так и не достал — должно быть за шесть метров, а вода там такая ледяная — что мои «фаберже», аж скукожились и жалобно звенели — когда на берег весь дрожа вылез.

Рисунок 31. Карьер для добычи руды середины 19 века.

— Ну, ты прям как водоплавающий, — недоумевая, прокомментировал мой «заплыв» Клим, — и где только научился человек, спрашивается?

Хотя и лязгал зубами, но не поленился ответить:

— В польском нацистском концлагере опыты над нами проводили и, хирурги-изуверы — вставили мне жабры молодой акулы…

Тот, аж перекрестился изумлённо:

— Ишь, ты… Империалисты — одним словом!

Потом присмотрелся ко мне повнимательнее:

— Разве что через задницу тебе жабры вставляли — шрамов на груди у тебя нет… Тьфу ты, балаболка контуженная!

И, отвернулся обиженно.

Вытираясь досуха, осмотрел ближайшие деревья на предмет сооружения какого-нибудь плота… Или лодку с заводского пруда выпросить и сюда как-нибудь привезти?

«Нет, — думаю, — торопиться и людей смешить не стоит. Зимой по льду, через прорубь — сподручней будет какой-нибудь простейшей приспособой пробу грунта взять. Кусок обычной водопроводной трубы с заострёнными кромками — насаженный на длинный шест, или черпак на нём же: вот тебе и керн!».

Молча пообедав всухомятку — Клим уже устал ругаться, так же молча собрались и поехали назад. Обратно то, полегче уже было — дорога разведана и частично очищена от препятствий.

* * *

Закемарил было в телеге пригревшись на Солнышке, когда выехали на более-менее ровный участок…

'Нельзя не упомянуть о достоинствах здешнего чугуна и литья из него. Он мягок и имеет вместе такую необыкновенную упругость, какой по своим путешествиям я не замечал ни на одном заводе как в России, так и в Швеции, Англии, США. Общие свойства чугуна — твердость, хрупкость, ломкость, но здешний — гибок, как пружина, и крепок в соединении частей своих. Доказательством служит Петровский театр в Москве, где ложи висят на кронштейнах или на пальцах из сего чугуна…

Выксунский чугун был мягким настолько, что рубился зубилом. Он образовывал стружку при обработке на токарном станке, а в плоских изделиях и плитах правился под молотом, как железо…'.

Проснувшись, сел и рассеяно осматриваю довольно-таки живописный ландшафт — приснилась давно читаная в инете инфа.

Сказать по правде, я считал, что всё это — галимый фейк: я хоть и не профессиональный металлург — но кое-что в металлах и их сплавах соображаю.

В отличии от обычного ковкого железа и даже стали, в обычном сером чугуне до хрена и, даже больше чем до хрена — углерода в виде «прослоек». Поэтому он твёрд, но хрупок и не никак может быть — «необыкновенно упругим», образовывать стружку и правиться молотом…

ЭТО НЕВОЗМОЖНО!!!

Это так же невозможно, как спать на потолке — к примеру: