выражением на лицах толпившиеся в коридорах, присяжные, чинно занимавшие свои места, судья, аккуратно раскладывавший перед собой на столе документы, сонные журналисты, бок о бок теснившиеся на выделенных им скамьях. В зале было свежо и дышалось свободнее, нежели на первом собрании, поскольку и зрителей было в разы меньше; но сторонний взгляд случайного наблюдателя не заметил бы сейчас тут ничего необычного. Кроме, возможно, одной мелочи: то тут, то там в зале виднелись люди в черной полицейской форме. Все они выглядели явно встревоженными и озабоченными.

Был встревожен и я, и даже у Конева, как я заметил, немного дрожали руки, когда он перебирал свои бумаги. Или это было азартное нетерпение?..

Спокойный и непоколебимый, в зале появился князь, и заседание началось.

Один за другим принялись выступать свидетели: околоточный – крупный детина, чуть заикавшийся, но говоривший краткими, рубленными фразами, квартальный надзиратель – полный усатый седовласый мужчина в надраенных до блеска сапогах, в чистеньком мундире с начищенными пуговицами, составлявший опись имущества покойного Савельева, помощник квартального надзирателя – худой человек средних лет с нервным лицом и тоже в сияющих сапогах, как у своего начальника. Затем к кафедре с раскрытым на ней Евангелием для дачи показаний чередой пошли прочие полицейские разного ранга. Все они единодушно свидетельствовали: опись имущества почившего миллионщика была проведена в полном соответствии с регламентом и всеми имеющимися служебными циркулярами.

Казалось, мы слушали отчеты сотрудников лучшего полицейского управления, слаженность действий которых позволяла безмятежно спать по ночам всем московским обывателям, и любое нарушение закона было просто невозможным в этой обители строгого порядка. Они считали опись имущества обязанностью почетной, почти священной, и никто из сидевших в зале не посмел бы укорить их в халатности. Даже я. Именно на меня и поглядывал каждый из этих свидетелей в конце своего выступления, держась за блестящие пуговицы своих мундиров или поправляя на груди награды, полученные за долгую и безупречную службу.

Судья довольно кивал головой. Секретарь торопливо записывал показания. Казалось, заседание идет столь деятельно, что вот-вот все станет ясно как день, и можно будет прерваться и хорошенько отобедать в ожидании решения коллегии присяжных…

– Есть ли у адвоката истца вопросы к свидетелям? – спросил Конева судья, закрывая свою папку.

– Да, ваша честь, – Конев поднялся и подошел к кафедре. – Можно ли еще раз пригласить квартального надзирателя Соколова?

Вызванный во второй раз, квартальный надзиратель Соколов уже не выглядел чрезмерно уверенным в себе. Он хмурил брови и смотрелся очень недовольным.

– Правда ли то, что вы провели опись имущества в доме купца Савельева по всем предписанным правилам? – обратился к нему Конев.

– Я, молодой человек, – дернув пышным усом, с хорошо различимым раздражением в голосе ответил Соколов, – уже говорил об этом в начале заседания. Вам должно было приложить усилия и слушать то, о чем вам говорят…

– Благодарю вас, – вкрадчиво прервал его адвокат. – В таком случае скажите суду, почему в тот вечер именно вы проводили опись? Ведь, насколько мне известно, полтора года назад, в том числе и в день смерти Савельева, вы служили в совсем другом околотке. Вы имеете отдохновение, неся в свободные вечера службу за других?

По залу пронесся смешок.

– Меня направили… – выдавил из себя квартальный надзиратель, еще сильнее нахмурившись.

– Но как же? Вы ведь говорили, что все процедуры проведены по циркуляру! А сейчас – экая досада – вас уже направили! – Конев сделал небольшую паузу и затем медленно выговорил, – ошибочно направили. И вашего помощника – тоже. Я располагаю документами, в которых засвидетельствованы имена и чины всех людей, служивших в полицейской части, к которой относился дом и двор умершего.

Конев не смог отказать себе в удовольствии стрельнуть глазами в князя. Он вынул из своей папки бумагу и, заглянув в нее, продолжил:

– Вместо несения службы на улицах Троицкого прихода квартальный надзиратель Соколов спешит на другой конец города выполнить поручение, которое не должен был выполнять ни при каких обстоятельствах. Кто ему дал сие поручение? Не смею утверждать, но уж не сам ли адъютант Кобрин?

Зал загудел.

– Было ли вам, господин Соколов, заранее известно о несоответствии выполняемого вами поручения служебным предписаниям? – Конев приблизился к квартальному надзирателю.

– Не припомню-с… – промямлил тот и отчего-то попытался вытянуться в струнку перед адвокатом.

– И о том, что подписанный вами протокол, а также приложенная к нему опись имущества в доме купца составлены с нарушениями и не могут восприниматься судом и другими инстанциями как подлинные?

– Не припомню-с… – повторил полицейский.

Конев обернулся к секретарю:

– Прошу вас внести в судебный протокол, что квартальным надзирателем Соколовым допущена вовсе не ошибка! Нет, им произведен подлог, а перед лицом судей вдобавок только что совершено клятвопреступление!

Конев гремел, будто призывая всех богов человечества в свидетели, и голос его раскатисто звучал под сводами зала суда, отражаясь от стен и стекол высоких окон. А за его спиной, пыхтя от натуги, крутил пальцами начищенную до блеска пуговицу квартальный Соколов. Он то краснел, то бледнел, но адвокат совершенно этого не замечал, пока сзади не раздался сдавленный хрип: дородный полицейский, вдруг скрючившись, качнулся вперед, опершись на кафедру, за которой стоял, а затем колени его подогнулись, и квартальный надзиратель, завалившись набок, кубарем рухнул на пол.

Все повскакивали с мест.

Конев вместе с секретарем и приставами, охранявшими в суде порядок, бросился к упавшему. Они перевернули его на спину и расстегнули на его груди мундир.

Но было уже поздно. Квартальный надзиратель был мертв.

Спешно объявили перерыв, но зал не торопился расходиться: он гудел и жужжал, напоминая собой пчелиный улей.

Князь тоже остался: он что-то деятельно обсуждал со своим адвокатом.

Конев сел на свое место рядом со мной.

– Похоже на сердечный удар… Увы, такое случается, – бросил он мне, хотя я и не думал ни о чем его спрашивать, – это, можно сказать, будни нашего ремесла. Но не думайте, что произошедшее меня сколько-нибудь забавляет…

Мимо нас спешно проталкивались к дверям журналисты: им было что сообщить своим редакторам на ближайшей телеграфной станции. Навстречу им, энергично рассекая толпу, протискивался следователь Данилевский. Увидев нас, он явно успокоился и, не приближаясь к месту, где мы сидели, лишь малозаметным кивком головы указал на двери.

Мы с Коневым покинули зал. Следователь не стал нас сопровождать. Зато в коридоре, взмыленный и возбужденный, стоял Данилевский-младший. Из-за его спины на нас с удивлением взирали самарский коллежский регистратор Воронин и моя экономка Агафья Спиридоновна.

– Мы же успели? – улыбнулся мне студент. – Мы с дядей, как вас в гостинице