– Да, это все. Марк Антонович, вы говорили, что мне надо будет сопровождать и охранять Елизавету Львовну…

– Думаю, раз в пару дней вам придется навещать ее.

– Я готов!

– Судя по вашему лицу, вы совсем не против этих новых обязанностей.

– Только если это нужно для дела!

– Вот именно, если это нужно для дела, – я поднял вверх указательный палец. – Осмелюсь напомнить, что у обсуждаемой нами особы есть законный муж, и сейчас недопустимо хотя бы в малейшей мере компрометировать ее репутацию, и так далекую от безупречности. В суде мы все будем как под лупой, и на той стороне обязательно сыщется какой-нибудь доброхот-свидетель из трактира, из лавки, из дома напротив, который поможет нашим врагам свести на нет все наши усилия. Так что осторожность превыше всего! Чтобы никаких вольностей! Ни полслова!

– Как скажете!.. Я же все понимаю… – вздохнул Данилевский.

Я вновь наполнил его бокал, и мы некоторое время сидели в тишине.

– И все же вы отлично все сделали, – нарушил я молчание. – Я обязан вам! Теперь мы готовы к следующему слушанию.

Данилевский вспыхнул, но не смог сдержать улыбку.

После приезда Элизы мы и вправду были готовы к следующему заседанию суда.

За день до него Конев принес мне в номер еще одну бумагу. Показывая ее мне, он сиял как начищенный пятак: это была копия заключения графолога, выполненного по распоряжению суда.

«…В представленном завещании серьезное сомнение у эксперта вызывает начертание буквы “веди” в подписи “Савельев”. В документе, поданном для изучения, упомянутая буква начертана согласно правилам грамматики – сверху вниз. В прочих же документах, представленных истцом Арбеловым для сличения, буква сия в своей фамилии всегда писана купцом Савельевым снизу вверх. Также рассмотренное завещание явно исполнено чернилами разного сорта, а плотность букв в словах, написанных в разных местах документа, неодинакова…» – читал я ровные тонкие строчки экспертного заключения и, признаться, с трудом верил прочитанному.

– Что ж, – выговорил я, возвращая лист Коневу, – неплохо, очень неплохо…

– Это не просто неплохо, – ответил адвокат. – Это отлично! У нас в руках еще один и, пожалуй, очень серьезный козырь для игры в суде.

– Надеюсь, это и вправду так, – сказал я, в свою очередь запуская руку в карман. – У меня для вас тоже есть один очень любопытный документ.

– Что такое? – Конев поправил на носу очки.

– Следующий ход с их стороны, – я протянул ему полученную парой часов ранее бумагу.

Адвокат, нахмурившись, пробежался взглядом по строчкам:

– Официальный вызов на аудиенцию к господину адъютанту московского обер-полицмейстера! В собственный дом самого начальника городской полиции!.. Однако же…

– Как вы думаете, стоит ли идти?

– Гм… Полагаю, стоит.

– Это может быть опасным?

– Едва ли. Если было бы иначе, к чему же тогда понадобились бы официальные бумаги? Только с любыми трапезами все же будьте поосторожнее!

Я укоризненно посмотрел на Конева:

– Что это значит? Он может приказать арестовать меня?

– Когда во всех газетах в мельчайших подробностях описана ваша тяжба с ним, не опасайтесь: он на это не пойдет. Это может выйти ему боком на ближайшем же заседании.

– Что же тогда?

– Предположу, что он просто намерен оказать на вас, так сказать, моральное давление.

– Как это?

– Ну, как… Показать свою власть, взглянуть на вас, плебея, с высоты своего поста, ослепить сиянием эполетов, заставить потеряться среди безликих рядов полицейских, стоящих навытяжку под блеском раззолоченной лепнины потолков дома господина обер-полицмейстера, скатиться в смущении со ступеней парадной лестницы… Словом, принизить он вас хочет, вселить в вас неуверенность, заставить усомниться в себе, дрогнуть и отказаться от своей цели, впечатлившись блеском его величия и всевластия…

– Надорвется стараться, – хмыкнул я.

– Это только отсюда так кажется, – покачал головой адвокат. – Оказавшись с таким противником лицом к лицу, да еще и в его логове, немногим удастся устоять и не спасовать. Впрочем, дабы подобного не произошло, предлагаю вам свою компанию в сопровождение.

– Вы хотите пойти со мной к князю? – удивился я.

– А почему бы и нет? – Конев вернул мне письмо.

– Но вас не пустят!

– А надо все равно попробовать! Я все еще ваш адвокат и при любой встрече, беседе, совещании и особенно в переговорах в рамках вашего дела я уполномочен представлять ваши интересы и быть с вами рядом. Если меня не пустят, я, так и быть, готов подождать в передней! А если бы включить в наше посольство еще и какого-нибудь репортера…

– Репортера?

– Да. Это совсем не помешало бы!

– Одного?

– Ну, хотя бы…

– А если дюжину? – вспомнил я вдруг о списке журналиста Крестова.

– Дюжину? – моргнув, переспросил Конев.

– Именно!

– Вы что же, вознамерились собрать перед домом обер-полицмейстера на Тверском бульваре толпу газетчиков?

– А почему бы и нет? Князь хочет повергнуть меня в смятение, так почему бы мне не ответить ему тем же?

– Тогда чем больше, тем лучше! Вам нужна моя помощь?

– Не беспокойтесь, я все устрою!

– Вот и отлично! – Конев хлопнул в ладоши, а потом бодро потер их друг об дружку. – Когда вы хотите идти?

– Его сиятельство приглашает меня завтра к полудню, – я снова взглянул на вызов.

– Тогда наутро соберемся заранее и вдобавок завизируем эту бумагу у околоточного надзирателя. Пусть и вправду все идет официальным путем!

На следующий день, ровно в полдень, я вынырнул из довольно внушительных размеров толпы, собравшейся перед домом московского обер-полицмейстера, и подошел к крыльцу его парадного подъезда.

Крупный трехэтажный дом казался приземистым, но, украшенный барельефами с виде львиных морд на стенах и рыцарских шлемов в основании кронштейнов-консолей, подпиравших большой решетчатый балкон, он отнюдь не был лишен тяжеловесного изящества; в здании находилась канцелярия главы городской полиции – фигуры заметной, призванной обеспечивать во вверенном ей городе спокойствие, порядок, чистоту и благочиние, а также личную и имущественную безопасность жителей.

Как и следовало ожидать, Конева со мной не пустили, и я перешагнул порог дома обер-полицмейстера в одиночестве.

Внутри, у подножия широкой мраморной лестницы с тяжелыми белыми колоннами, меня встретил слуга. Он с некоторым пренебрежением взглянул на предъявленное мною письмо и приказал ждать, оставив меня в шубе и шапке подпирать стенку у дверей в передней.

Я уставился взглядом в спину медленно поднимавшегося по лестнице слуги. Тот монотонно щелкал каблуками по мрамору, и казалось, что эхо разносит звук его шагов вдоль длинных, широких и холодных коридоров. Внизу осталась вязкая тишина, вверху же, если прислушаться, кроме стука каблуков можно было различить какую-то возню, будто крысы перескакивали по желобам водосточных труб – почти бесшумно, лишь едва слышимым царапаньем и писком выдавая свое