— Очень маленький шанс, — предупредил его я. — Хозяев кладбищ вообще крайне сложно назвать сострадательными особами, а вашего в особенности. С огромной долей вероятности он вас… Даже не знаю, что именно он устроит, если честно. Да и знать не хочу.

— Лучше какой-то шанс, чем никакого, — резонно возразил мне Левинсон. — Другой альтернативы нет. Бежать мне некуда, вы все равно раньше или позже меня отыщете, в противостоянии, случись оно, я, безусловно, проиграю. Вы уничтожили моих спутников, а они были противниками куда более серьезными, чем старый еврей.

— Как вариант — могу вас отпустить, — предложил я и ткнул пальцем вверх, в направлении потолка. — Может, там все не так скверно, как вы думаете.

— Но там я перестану быть мной, — твердо произнес Марк Аронович, — а в этом весь смысл. Мне неизвестно, кто прав — те, кто говорит, что после окончательного расставания с Землей нас ждет новое рождение, или утверждающие то, что после вообще ничего нет. А, раз нет ясности, то меня такой вариант не устраивает. Молодой человек, я хочу жить, пусть даже вот так, бестелесно, о чем, собственно, я вам уже несколько раз сказал.

— Хорошо, пусть будет так. Что вы предложите мне взамен?

— Для начала доступ к сейфу, — профессор показал рукой на стену за моей спиной, — плюс то, что вы без малейших сложностей выполните часть своей работы, которая связана со мной. Как мне видится, это достойная оплата за вашу доброту и сговорчивость.

— И еще выведете меня на Кузьму, — не попросил, а потребовал я. — Вы же знаете, где он находится, верно?

— Нет, не знаю, — качнул головой Левинсон. — Я, собственно, его месяц как не видел. Да и до того мы не очень общались, если не сказать — не общались. Меня ведь взяли для ровного счета, а не по идейным соображениям. Для побега с кладбища ему были нужны семь теней, у каждого из которых за душой числилось что-то не очень благоприятное. Я, увы, в жизни своей нагрешил сильно, в основном по части материальной и чувственной, потому кандидатура моя подошла. А вот остальные были идейные, они пошли за Кузьмой Петровичем, потому что увидели в нем лидера. Ну и еще некоторые хотели счеты свести кое с кем из своих родных и близких. Мне же просто хотелось выбраться за ограду. Сразу после исхода мы расстались, они пошли своей дорогой, я своей. Позже пару раз кое с кем из этих господ я в городе встречался, но совершенно случайно, покольку Москва не так велика, как кажется. А с месяц назад Кузьма Петрович меня призвал и рассказал о том, что какой-то неугомонный парнишка решил поиграть с ним в «горелки».

— Во что?

— В старорусские времена так называли игру, — пояснил Левинсон. — Аналог «салочек». Ну а парнишка — это вы.

— Ясно. И что дальше?

— Все. Он посоветовал мне забиться в щель поукромнее, вот и все. Не думаю, что им двигала симпатия ко мне или сострадание, просто, видимо, я мог помешать каким-то его планам. Но каким именно, простите, рассказать не могу. Просто не знаю.

— А если бы знали? — спросил вдруг Толян. — Рассказали бы?

— Скорее всего — нет, — помедлив, ответил профессор. — Тем более что и смысла в этом немного. Ваш патрон, бесспорно, очень перспективный молодой человек, но тому, кто вытащил меня с кладбища, ему противопоставить почти нечего. Это даже я, тот, кто был всю жизнь далек от мистической стороны бытия, понимаю отчетливо. Но самое неприятное не это.

— А что? — мигом спросил я.

— Он вас не боится, — мягко пояснил Левинсон. — Вы для него лишь досадная помеха, вставшая на пути. Как бы вам объяснить подоступнее… Он не признает в вас равного себе. Любое противостояние строится на относительной равноценности сторон. То есть каждая из сторон видит в противнике того, кто по праву заступает ему дорогу. Да, он враг, да, будет война не на жизнь, а на смерть, но это неприятель, которого стоит уважать и где-то даже опасаться. А вас Кузьма Петрович таким не считает. Он сказал, что как вы ему совсем надоедите, так он вас быстренько раздавит, как того клопа, да и всего делов. Передал дословно. И в его интонациях не было рисовки или самоубеждения. Сухая констатация факта, не более того.

Врет? Или правду говорит? И ведь не проверишь. А жаль.

— Он страшный, — добавил Марк Аронович и провел рукой по лицу. — Он очень старый и очень страшный. Знаете, я прожил длинную жизнь, несколько раз ходил по грани, в девяностые меня неделю держали в подвале очень плохие люди, и я думал, что уже оттуда не выберусь, но более жуткую особу я в земной бытности своей все же не встречал. И еще в нем очень много силы. Мне неизвестна ее природа, но она ощущается, причем крайне остро. Так что я искренне желаю вам, молодой человек, Кузьму Петровича так и не встретить до осени. А после он покинет Москву, причем, насколько я понял, надолго.

Я ничего ему не ответил, сидел на крае стола, качал ногой, переваривал информацию. Молчали и Жанна с Толиком.

— Так что с нашим договором? — выдержав паузу, осведомился у меня Левинсон. — Вас устраивают мои условия?

— Вот вы сказали, что Кузьма вас призвал, — обратился к нему я. — А вы его можете?

— Разумеется, нет, — чуть ли не укоризненно глянул на меня собеседник. — Откуда у меня такие знания и умения? Этому учиться надо, причем, уверен, очень долго. А может, даже родиться с подобными склонностями. Да и, честно говоря, для меня, как человека науки и материалиста, все это до сих пор дикостью кажется.

— Понимаю, — немного расстроился я. — Ладно, давайте сделаем так, как вы предлагаете. Нам тайник и ваша капитуляция, вам дорога на кладбище и моя рекомендация. Но сразу оговорю вот что — только рекомендация. Не заступничество, не протекция, не выпрашивание помилования. Тем более что все равно толку от них не будет.

— За тот год, что я прожил бестелесным, понял одну важную вещь — обещание в этом мире имеет силу куда большую, чем в обычном, смертном. Я могу расценивать сказанное как данное