находили, что у Борисова «чрезмерный» талант, «злой», «остервенелый», но для Натальи Теняковой он, по ее словам, «прежде всего — идеальный партнер, мыслящий, высокий профессионал, владеющий всеми жанрами — от комедии до трагедии».

Борисов был прекрасно воспитанным человеком, что, прежде всего, означает умение вести себя в обществе. В коллективе. В буквальном смысле этого слова — умение вести себя. Он был абсолютно демократичен, легок в общении. Не опускался до выяснения отношений.

Борисов никогда не был замечен в панибратстве. Не разрешал этого — ни себе, ни окружающим. Фамильярности не дозволял. Но не говорил об этом, не требовал — «прекратить!» — а просто вел себя так, что ни у кого не возникало и позыва фамильярничать. Александр Пашутин, партнер Борисова по «Параду планет», вспоминает, что Олег Иванович был человеком, к которому «просто так не подойдешь, его не похлопаешь по плечу. И он всех держал немножечко на расстоянии. И, наверное, правильно делал. Потом, постепенно, мы — нас, артистов, там было пять человек — подружились, потому что только в дружбе могла состояться такая моя любимая картина, в которой нам довелось сниматься в Солнечногорске, на территории знаменитых курсов „Выстрел“, два с половиной месяца».

Закрытость Борисова Михаил Козаков называл «рихтеровской». «Есть, — говорил он, — путь Рихтера и есть путь Ростроповича. Так вот Борисов — это путь Рихтера. И речь, понятно, не о музыке, — о двух личностях. Рихтер — закрытый. Ростропович — распахнут миру».

У Олега Ивановича между тем все было в порядке с чувством юмора. С «мрачным» образом Борисова — человека и Борисова — актера, укрепившимся в сознании тех, кто начитался «страшилок» о его ужасном характере, это не имеет ничего общего. Питерский литератор и искусствовед, автор книги «Легенды БДТ» Юрий Кружнов, проработавший, по его словам, «в одном учреждении (в БДТ. — А. Г.) с Борисовым 13 лет», вспоминает об этом так: «Я помню его если не всегда, то довольно часто веселым, падким на шутку, готового „съюморить“ и остро, и терпко, и метко, любителем „подурачиться“ или экспромтом разыграть товарища и смеющимся по любому поводу, по какому можно еще смеяться…

Многие его почитатели, возможно, будут удивлены, — особенно те, кто привык к образу самоуглубленного, серьезного Борисова, — если скажу, что не помню, чтобы кто-то умел и мог так заразительно, так упоительно-самозабвенно, до слез удушья хохотать, открывши глаза и рот, как Олег Иванович. И это был не придуманный смех, а совершенно искренний, настоящий его смех. Этот смех — если Борисова действительно что-то рассмешило — буквально захватывал все существо Олег Ивановича… Это был смех сатира, едкий смех человека, знающего цену человеческим слабостям и готовым, кажется, посмеяться над всем человечеством. И шутки Олега Ивановича отнюдь не были наивными. Он не каламбурил, как Панков или Юрский, не острословил, как Данилов, но и не насмешничал по пустякам, как многие его коллеги. Ирония была свойством натуры Борисова, она даже не пропитывала, а, я бы сказал, разъедала ее изнутри. Отсюда был и характер его юмора, и шутки нетривиальные».

Как-то раз в бильярдной БДТ Олег Иванович подошел к наигрывавшему что-то на рояле Кружному и сказал:

— Слушай, Рюрик, пусть бы твоя муза помолчала. Лучше сыграем. Давай, давай!

— Олег Иванович, я не умею.

— А я умею?

«У Олега Ивановича, надо сказать, была, — пишет Юрий Кружнов, — природная властность в голосе, взгляде. При своем довольно хрупком (если не сказать щуплом) и далеко не атлетическом телосложении, он обладал всеми манерами геркулеса и атлета. Говорил неторопливо и веско, ходил тоже неторопливо, ноги слегка враскорячку, как будто ему мешают идти могучие трицепсы ног…»

Борисов поставил шар для разбивки, подал Кружнову кий, оперся на свой — и застыл в выжидательной позе. Право первого удара он предоставил партнеру. «Я, — рассказывает Кружнов, — сначала стал мучительно вспоминать, как держали кий те, кого я так часто видел в этой бильярдной. Наконец мне удалось уложить кий на пальцы левой руки, а правой я стал примериваться к шару. После долгих пассов-примерок я двинул по шару что было силы. Но предатель-кий, вместо того чтобы толкнуть шар, вырвался из моей руки, пролетел вперед на полметра, ударился в дальний борт стола и там замер.

Олег Иванович долго молчал, с трагическим сожалением и даже отчаянием глядя на неподвижные шары.

— Ах, так ты не умеешь… — сказал он тихо».

«Говорили, — вспоминает работу с Борисовым в Доме звукозаписи Владимир Малков, — что он „тяжелый человек“. А в чем — тяжелый? Мало кого подпускал к себе, огрызался. Но если он кого-то не подпускал, то потом, как правило, выяснялось, что человек того стоил — или обстоятельства были таковы. А если уж ты проходил у него „проверку“, общаться можно было спокойно. Мне с ним было легко. Пристроек и реверансов нам не потребовалось. Может быть, потому, что мы ничем другим, кроме дела, не занимались. У нас была встреча по конкретному делу — и очень мужские взаимоотношения. И мне кажется, что такой тип отношений он ценил».

К Борисову, однолюбу, прекрасному семьянину, даже прикоснуться не смели щупальца пошлости. Желтизна, привычная для театрально-киношного мира, обходила его за много верст, не находя даже малейшего повода, чтобы к нему «присоседиться»: даже желтенького мазка, штришочка в его жизни нельзя было обнаружить. Чужая воля, направленная против Борисова, распылялась, какой бы силой она ни обладала. Гордость Борисова, но не гордыня, которой обычно чуждо чувство собственного достоинства, раздражала, поскольку демонстрировала другим, по выражению театроведа Натальи Казьминой, «их обыденность и обыкновенность».

Попытки представить Борисова в негативном свете, конечно же, были. Один из киевских театральных деятелей, с которым Борисов даже не был знаком, поведал, например, в прессе бредовую, мягко говоря, информацию, связанную с гастролями БДТ в Аргентине в 1981 году. Олег Иванович будто бы заставил Товстоногова взять себя в Аргентину вместо какого-то молодого артиста, который должен был там играть, и из Буэнос-Айреса звонил в Ленинградский обком партии и рассказывал о том, как плохо театр проводит гастроли.

Начать, во-первых, следует с того, что в Аргентину поехали два спектакля БДТ — «Ханума» и «История лошади». Во время аргентинских показов «Ханумы» Товстоногов отправил в массовку — одна только сцена в городской бане чего стоит! — звезд: Борисова, Кирилла Лаврова и Евгения Лебедева, и троица, обычно в спектакле этом не задействованная, изрядно на сцене повеселилась. «Стриж (Стржельчик. — А. Г.) вызывает репетировать „Хануму“ — и нашу „звездную“ баню, — записал Борисов в аргентинском дневничке. — Все, кому не лень, пришли поглазеть. Хохочут. Действительно, все реплики сходятся с нашей ситуацией: „Зачем он нас сюда позвал?“ или „Слетелись по первому зову“.