отвлекается. Представьте себе партнера, который какую-то легкомысленную чушь несет. И тогда Борисов преображался. Его лицо было… Лучше бы не видеть, каким он становился. Ко мне как-то пришел артист и говорит: „Уберите меня, я не могу с ним репетировать“. Я говорю ему: „Знаешь, почему ты не можешь с ним репетировать? Потому что он на этой репетиции оставил буквально часть своей жизни. А ты что ему предлагал в ответ? Что ты ему предлагал в ответ? Ты до сих пор не ориентируешься ни в этом, ни в этом… Как он должен к тебе относиться?“ Вот такие случаи были. И это создавало определенную молву о нем».

Для серьезных режиссеров интеллект неотъемлемая составляющая личности. У Льва Додина на сей счет — безупречная, полагаю, формула: «Все разговоры о том, что артист может быть глупым, но талантливым, я не понимаю. Одаренный дурак останется дураком. Глупость победит любую одаренность».

Актеры иногда сами о себе создают легенды. Как Иннокентий Смоктуновский, к примеру, на полном серьезе убеждавший Михаила Козакова в том, что до начала работы в фильме «Гамлет» он не читал этой трагедии Шекспира, и рассказывавший композитору Александру Колкеру (после гениального исполнения в спектакле БДТ роли князя Мышкина), будто не читал роман «Идиот».

Журналист Ярослав Голованов называет Евгения Евстигнеева «довольно примитивным, малообразованным и лениво думающим человеком», который был «настолько гениальным актером от природы, что, казалось, у него все как-то само собой получалось…».

«О Евстигнееве, — вспоминал Михаил Козаков, — иногда говорили: „Он не был Спинозой“. Это неправда. Он, возможно, не был так образован, как некоторые в нашем цехе. Но он, я думаю, был человек мудрый, что выше ума».

Леонид Хейфец, убежденный в том, что дурак не может быть хорошим артистом, говорит: «Зато актерское нутро часто заставляет притворяться дураком… Я не раз слышал что-то вроде: „Ты смотрел интервью с Евстигнеевым? Да он двух слов связать не может! Он только пьет и барабанит вилками по кастрюлям… А Смоктуновский вообще какую-то чушь несет…“ Но я работал с этими людьми, имел с ними откровенные разговоры и знаю: это мудрецы, величайшие мудрецы своего времени. И я благодарен судьбе за то, что она мне позволила встретиться с ними».

На вопрос, что нужно актеру, Борисов отвечал с предельной краткостью: «Ум». И это Борисов, который никогда не занимался режиссурой, который был, по словам Михаила Козакова, «органичен, как кошка, был разнообразен, пластичен» и переиграл все в диапазоне от «За двумя зайцами» до «Кроткой». «И был, — говорит Козаков, — умен и выстроил свою судьбу».

Вовсе не исключено, что раздражительность Борисова, связанная в основном с недостаточной каждодневной подготовленностью партнеров и чрезмерной, неоправданной затянутостью съемочного процесса (хотя «Проверка на дорогах» была снята в рекордные — для Германа! — сроки: «всего» за пять месяцев, но потому, наверное, что лента была дебютной для режиссера, потом он стал снимать фильмы годами), эпизодически проявлялась в работе над фильмом «Проверка на дорогах», и это позволило Алексею Герману назвать Борисова — с оговоркой «мне казалось» — человеком «недобрым по отношению к труппе, сердитым». «Вот ему, — пытался аргументировать свое предположение режиссер, — нужно было уехать в отпуск — трава не расти. Плачь перед ним, на колени становись. Нет, он уедет. Но может он и прав был. Что-то внутри себя чувствовал. Не так все просто».

В фильме Абдрашитова «Парад планет» дебютную роль в кино сыграл Петр Зайченко, который был ошеломлен атмосферой, заданной в съемочной группе, прежде всего, Борисовым и режиссером. Борисов взял над Зайченко своего рода шефство.

Зайченко, работавший в волгоградском театре, совершенно случайно попал на картину. Вызвали его в Москву по просьбе приятеля, художника-постановщика «Парада…» Александра Толкачева. Чтобы в Москве побывал. Абдрашитов же увидел в нем любопытного персонажа — «…с незатасканным, не замыленным лицом». Стал с ним работать. И оказалось, что — в точку. «Но он, — рассказывал мне Вадим Абдрашитов, — был начинающий. Раньше не снимался. Хитростей, тонкостей пребывания перед объективом не знал. О многих приспособлениях существования актера перед камерой не ведал. Это дается опытом только. И какое-то время Петя чувствовал себя неуверенно. Так вот Борисов и стал как раз человеком, который его подтаскивал, учил. Профессии. Именно Борисов. Там вокруг были Никоненко, Шакуров… Но именно Борисов его не то что опекал, а подсказывал. „Петя, не волнуйся, общий план, не траться на общем плане, подожди, там будет крупнее…“ Ну, и так далее. Именно Борисов. И Петя всегда об этом с благодарностью вспоминает. Борисов и начинающий актер. Другой мог ведь и не посмотреть на новичка…»

Зайченко называет «Парад планет» фильмом «на всех», кто был в нем занят, а занята в нем была «хорошая мужская компания». У актеров из этой картины долгие годы после съемок была даже своя игра. Если кто-то из этой компании видел где-нибудь другого, то обязательно, как в фильме, громко произносил пароль: «Карабин!», а в ответ слышал не менее громкий ответ: «Кустанай!» «Помню, — рассказывал Петр Зайченко, — как Олег Иванович Борисов в элегантном сером костюме стоит в Доме кино, разговаривает с министром — это было еще в советские времена. Я вхожу, вижу его, не могу нарушить традицию и ору: „Карабин!“ Олег Иванович тут же откликается: „Кустанай!“ И как ни в чем не бывало, никому ничего не объясняя, продолжает разговор».

Борисов как-то сказал Зайченко, что снимать того будут — сколько проживет, всю его жизнь, но узнавать незнакомые люди никогда не будут. «И, — говорит Зайченко, — сбылось. Не узнают. Прав был Олег Иванович».

Абдрашитов много раз слышал от своих коллег, от актеров, которые с Олегом Ивановичем работали, о том, что у него — тяжелый характер. Ему все уши об этом прожужжали. «О, — говорили Вадиму Юсуповичу, — ты с Борисовым собираешься работать. Он, знаешь, — такой… Не подойти к нему… С ним невозможно…» «Я всегда, — рассказывал мне Абдрашитов, — это слушал с удивлением. Потому что ни с чем подобным, о чем предупреждали „знатоки“, никогда не сталкивался и ничего подобного никогда не случалось. За долгие годы нашей дружбы, нашей работы. Никогда этого не было. Он был легок в общении, абсолютно коммуникабельный. И ничего такого из области тяжелого характера не проявлялось никогда.

Потом я понял, в чем дело. По всей видимости, он, наблюдая за происходившим, чувствовал и понимал, что мы тоже — я имею всю группу — полностью отданы работе. Что для нас главное — не просто отбыть восемь часов на площадке, завтра еще восемь и так далее, а в том главное — мы в поиске, мы в напряжении и мы