Иванович подумал о том, что звезды в профессии Петра Егоровича все-таки присутствуют. У него мать при смерти, за спиной стоит следователь, в семье большие проблемы, а он взял и не прошел мимо, не задрал нос, а поговорил с человеком. Нашел минутку, чтобы поблагодарить, и проявил заинтересованность. И, кажется, ведет себя искренне.

Они вышли на крыльцо. Улыбка тут же слетела с лица Лигунова. Оно посерело, прибавив ему лет пять свыше его лет.

– Подождите, – повернулся Петр Егорович к Гурову. – Я не могу сейчас быть с вами. Понимаю, у вас работа, но я действительно не могу. У меня дела. Не до вас, понимаете?

Гуров понимал. С одной стороны, он знал, что не имеет права настаивать. Петр Егорович находился не в лучшем состоянии и имел полное право раздражаться на любого, кто попадался ему на пути. По совести, Гуров должен был оставить человека в покое, дать ему передышку, тем более что никакой срочности в разговоре не было, он вполне потерпел бы до понедельника. Но существовала и другая сторона, которая пока что оставалась в тени: будучи опытным наблюдателем и в некоторой мере даже стратегом, Лев Иванович понимал, что Лигунов и в дальнейшем будет отказываться сотрудничать. В итоге доказать непричастность его матери к убийству Михайлиной будет очень сложно. Если, конечно, и в самом деле убила возможную будущую невестку не она.

Сам Лигунов мог бы уже уйти, но все еще стоял рядом с Гуровым и ждал реакции на свой отказ. Он мог бы просто обойти Льва Ивановича и удалиться, тем самым дав понять, что его решение твердо и обсуждению не подлежит. Мог бы. Но не делал этого. Был слишком хорошо воспитан, чтобы не позволять себе подобное поведение, и считал, что мужчина должен оставаться мужественным и терпеливым в любой ситуации.

Гуров это понял и оценил. Теперь, понаблюдав за Петром Егоровичем со стороны, он вдруг увидел перед собой совсем не того суетливого человека, жалобно заглядывающего в глаза и пытавшегося схватить следователя за руку, которого увидел в первый раз в квартире его матери. Тогда Лигунов и выглядел, и вел себя иначе. Был взволнован и даже напуган. Но сейчас он все еще пытался оставаться хорошим сыном, несмотря на то что его мать оказалась хладнокровной убийцей. Да и кто, кроме него, мог бы теперь о ней позаботиться? Внук, от которого на километр разит перегаром? Да перестаньте.

– У следствия есть причины полагать, что Елизавета Ильинична не имеет никакого отношения к убийству Карины, – сказал Гуров. – Чтобы это доказать или опровергнуть, мне необходимо еще раз поговорить с вами, Петр Егорович. Может быть, это будет не последний наш разговор.

– Подождите, подождите, – забормотал Петр Николаевич. – Мама ни при чем? Да? Я вас правильно понял?

Гуров увлек Лигунова за собой, подальше от выстроенных возле стены детских колясок и ярких самокатов. Петр Николаевич послушно пошел за ним.

Оказавшись за воротами, Гуров закурил. Это место было в тени, прохожих почти не было.

– Почему вы молчали?

– Потому что это всего лишь версия, – ответил Гуров. – Но я считаю ее довольно правдоподобной.

– На самом деле она не очень много болтала о том, как и что происходит у нее с Женькой, – вспоминал Михаил. – Познакомились они, кстати, здесь. Тогда была не моя смена, поэтому я даже не знаю, как он выглядит. Но Карина сказала, что он выбирал здесь кроссовки для друга. У того был день рождения, Женька хотел преподнести ему что-то эдакое. Он проторчал в магазине целый час, мучил Каринку вопросами и жутко ее раздражал, но после работы нарисовался с букетом цветов. Конечно, она сразу растаяла. А я тогда, как назло, как раз расстался со своей девушкой, поэтому и запомнил эту историю. Потому что когда кому-то хреново, то неприятно смотреть на чужое счастье.

В принципе, Каринка не часто рассказывала про Женьку. Иногда говорила, что вчера они ходили в кино, а завтра он тащит ее на корпоратив. Но с работы она никогда не отпрашивалась, и я сделал вывод, что по ночам она все же высыпается, а не напивается вместе со своим парнем на танцполе.

Про то, что она переехала к Женьке, я узнал уже постфактум. Пришла такая радостная на работу, все мне рассказала. Про Женькину бабушку тоже. Они вроде бы даже поладили. Во всяком случае, она никогда не говорила про нее плохо.

– Может быть, скрывала? – предположил Стас. – Все-таки сор из избы, все такое. Или как?

– Да не-ет, – протянул Михаил. – Она бы точно поделилась. Когда ее Жанна доставала, то я всегда был в курсе. Каринка не могла долго что-то держать в себе. Ей нужны были сочувствующие уши. А иначе как жить? И я такой же.

«И снова один – ноль не в вашу пользу, Елизавета Ильинична, – отметил про себя Крячко. – Кто там говорил, что Карина отравляла вашу жизнь? Не помните?»

– Значит, с бабушкой Жени у нее сложились нормальные отношения, – полуутвердительно произнес Крячко.

– Кажется, да. Не припомню, чтобы Каринка на нее жаловалась. Зато несколько раз проскальзывало, что ей после работы в какую-то окраинную аптеку надо – забрать лекарство для бабушки. Пару раз в обед бегала в ближайший магазин диетпитания, а потом смеялась: вот, мол, экоморковка раза в два дороже обыкновенной, а на деле то же самое, – фыркнул Михаил.

– Получается, она проявляла заботу о бабушке своего парня, – вздохнул Крячко. Версия с девицей-хищницей пока не подтверждалась никем, кроме Лигуновой. – А с Женей у них какие отношения? Понимаю, вы всего знать не можете.

– Не могу, – согласился Михаил. – Но если бы что-то было, то я бы знал. Но не знаю. Есть, правда, один момент… Но это не моя тайна.

– Зачем же тогда вспомнили о ней? – спросил Крячко.

– Само вырвалось, – тут же нашелся Михаил.

– Значит, придется озвучить.

– Ладно. Недавно она познакомилась кое с кем.

– Поклонник? – догадался Крячко.

– Да, – отвернулся Михаил. – И я его видел.

– Карина изменяла