весь обоз, казну и знамена. С остатками войска он возвратился в Германию, где подняли голову непокорные вассалы, объединившиеся вокруг Генриха Льва. Это было не просто рядовое поражение, а сокрушительная военная и политическая катастрофа — ведь Барбаросса уступил войскам, состоящим из городских обывателей. Сами итальянцы приписали победу не силе своего оружия, а папе и «сообществу городов». Барбаросса был настолько потрясен случившимся, что несколько дней его никто не мог найти. Наконец, он объявился в Павии, где его супруга надела траурное платье[565].

Пришлось мириться с Римским папой, и 24 марта 1177 г. Германский король прибыл в Венецию для переговоров[566]. Справедливо говорят, что данное достижение не может быть отнесено к чести норманнов или Византии. Это — блестящая победа Римского папства, которая в глазах современников выглядела как последний и решительный Суд Божий, поразивший схизматиков, грабителей и осквернителей Римской церкви[567].

На глазах растроганных обывателей папа облобызался с Фридрихом, с которым боролся 18 лет. Кроме мира с Римом, Барбаросса подписал соглашение о 6-летнем перемирии с Ломбардским союзом и 15-летний мирный договор с Вильгельмом II Сицилийским[568].

Тем временем Византийский император размышлял над предложениями папы по преодолению церковного раскола. Конечно, сама по себе уния едва ли могла удовлетворить Мануила I Комнина. Ему хотелось снискать славу не только церковного миротворца, но и объединителя христианской цивилизации, что было возможно только путем воссоздания Вселенской империи. Чтобы его намерения звучали солиднее, опытный Византийский император привлек союзника в лице Французского короля Людовика VII.

Желая закрепить добрососедские отношения, василевс в 1178 г. предложил Людовику VII выдать его дочь Агнессу замуж за своего сына, наследного царевича Алексея Комнина. Тот не возражал и активно принял участие в переговорах с понтификом на сей счет. Наверное, между тремя действующими лицами существовала тайная переписка, позволяющая избавить свой замысел от посторонних глаз и ушей. И брачное предложение являлось, скорее всего, лишь поводом возобновить старые отношения и подготовить новые предложения. А потому, нисколько не смущаясь формальным отказом короля французов, император, не медля, созвал специальный Собор в Константинополе, на котором и предложил рассмотреть собственное предложение о прекращении церковного раскола. И, что удивительно, римские легаты не возражали, но, напротив, оказались достаточно подготовленными к нему.

Это было величественное собрание, на котором присутствовало много епископов и сам Константинопольский патриарх Михаил III Анхиал. К сожалению, действительность резко расходилась с запланированным сценарием. Первым разрушительный тон задал патриарх, резко выступавший против унии с Римом. Император горячо убеждал архиерея в том, что, соединившись, латиняне легко опустошат Византию. Только в союзе с Западной церковью, не уставал повторять он, можно было спокойно смотреть в будущее. На это патриарх отвечал, что гораздо легче пренебречь телом, чем душой, и, вообще, «не следует так драматизировать события». В заключение Михаил Анхиал заявил царю: «Пусть господствует надо мной какой-нибудь агарянин — это останется действием только наружным, но я не допущу согласиться с итальянцем, потому что это будет относиться к области моего ума. Ему я не сочувствую, хотя и покоряюсь; когда же я соглашаюсь с ним в вере, то разрываю связь с Господом моим, Которого латинян вытесняет из моего сердца».

Выступление столичного архиерея произвело большое впечатление на слушателей из числа восточных епископов, и уния не состоялась, хотя латиняне требовали совсем немного. Они просили признать первенство папы (но не главенство) в Церкви, распространить на Востоке право апелляции епископов к нему, как высшему судье по церковным делам, и включить имя понтифика в византийские диптихи. Напротив, восточные епископы попытались предать всех латинян анафеме (безумие!), и их остановил лишь василевс, напомнив, что, во-первых, западных христиан очень много, а, во-вторых, Западная церковь не менее знаменита и богата заслугами перед Православием, чем Восточная церковь[569].

Так была пресечена эта многообещающая попытка восстановить Кафолическую Церковь. Несомненно, неудача шла не на пользу Византии: сама тенденция примирения Церквей могла бы избавить ее от тех бед, которые вскоре обрушатся на византийцев. Но после того как восточный клир активно выступил против унии, на Западе идея воссоединения Кафолической Церкви уже мало кого интересовала. Рим оскорбился и никак не отреагировал на новые инициативы Византийского императора. Впоследствии, уже на Латеранском соборе 1179 г., посол Мануила I Комнина вновь напомнит папе о прежних предложениях Византийского василевса, но с тем же результатом[570].

В свою очередь внимание императора Мануила I к Западу стало также ослабевать. Причин было несколько. Во-первых, разлад между византийцами и венецианцами, вследствие которого Республика заключила в 1175 г. союзный договор с сицилийцами, глубоко внутри остававшимися все так же враждебными Константинополю. Во-вторых, император был вынужден отвлечься на Восток, где — и об этом речь пойдет ниже — потерпел тяжелейшее поражение от турок в 1175 г. при Мириокефалоне. Отсутствие какой-либо поддержки от собственного епископата, интриги и тщеславие папы, военные неудачи и возраст — все это вместе взятое привело к тому, что под конец жизни Комнин оставил прежние мечты.

Удивительно, но в этой многовековой войне, где было столько могущественных кандидатов на первенство, победил тот, кто поочередно прибегал к помощи каждого из государей и с завидной регулярностью обманывал всех, — Римский епископ. Когда рассыпались политические и военные союзы, он оказался единственным, кто получил реальные шансы на победу. Как следствие, 1 августа 1177 г. было заключено историческое соглашение между Римским епископом Александром III, Фридрихом I Барбароссой, Мануилом I Комнином, Вильгельмом II Сицилийским и итальянскими городами. Согласно этому документу, папа был утвержден в качестве правителя Папской области и государя Рима. Ломбардия утвердила свою независимость, а греческие города в Апулии отошли к Германской империи[571].

Надо сказать, на финише этой кровавой гонки папа проявил редкое для того времени великодушие по отношению к своему духовному оппоненту. Антипапа Каликст III получил аббатство, а его кардиналы сохранили тот сан, который имели до схизмы[572].

Из числа других недоброжелателей Константинополя, в течение многих лет систематически сводивших на нет все усилия Византийского царя, следует выделить венецианцев. Именно они много сделали для того, чтобы деятельность Мануила I Комнина на Западе не увенчалась блестящим и заслуженным успехом. Конечно, император не забыл оскорбления, нанесенного ему венецианцами при осаде Корфу. К тому же, как и отец, он остро понимал всю пагубность политики предоставления торговых льгот не византийским купцам, а венецианцам. Но от их услуг нельзя было отказаться в одночасье — венецианцы имели сильный флот и неисчерпаемые финансовые средства. А поэтому царь до времени терпел, попутно