добровольцев. Став профессиональными военными, эти люди обретали и специфические ценностные ориентации, среди которых важное место принадлежало категориям почета и чести, связанным с усердной и доблестной службой императору. Без этого закрепленного в военно-этических представлениях и традициях компонента не мог бы эффективно и успешно функционировать такой сложный организм, как римская армия.

Глава XIII

Religio castrensis и воинский этос

Вся военная сфера в Древнем Риме, важнейшие устои и традиции римской армии – от военной присяги, устройства лагеря, практики командования, воинской дисциплины до воинских церемоний и ритуалов, совершавшихся до и после сражений – всегда были самым непосредственным образом связаны с сакральными представлениями и религиозно-культовой практикой. Указание на это уже давно стало общим местом в научной литературе, начиная с основополагающих работ А. фон Домашевского, Ш. Ренеля и других исследователей[1159]. Однако задача исследовать религию римской армии как целостную систему, во многом определявшую мировоззрение, этос и поведение солдат, по-прежнему остается актуальной[1160]. В рамках нашей темы мы остановимся лишь на одной стороне этой системы – на корреляции армейской религии и характерного воинского этоса, присущего солдатам римской императорской армии.

Современные исследователи, изучающие религиозную жизнь Древнего Рима, справедливо отмечают, что в реальности не существовало некой единой «римской религии», но правильнее говорить о «римских религиях, соответствующих различным социальным группам: городу, легиону, подразделениям легионов, коллегиям служащих или ремесленников, кварталам, семьям и т. д.». Среди всего огромного многообразия религиозных представлений и культовых практик римского мира особое место, несомненно, принадлежит религии военных людей, или, по более конкретному и емкому выражению Тертуллиана, religio castrensis (Apol. 16. 8; Ad nationes. I. 12). Христианский апологет не без веских на то оснований усматривал ее сущность и главное содержание в поклонении военным штандартам (signa militaria). С такой точкой зрения, по существу, был солидарен и А. фон Домашевский, который считал ядром солдатской религии культ знамен и писал даже о преобладании среди армейских культов (по меньшей мере до эпохи Северов) Fahnenreligion[1161]. Как мы попытаемся показать в следующей главе, именно поклонение военным значкам и штандартам было наиболее тесным образом связано с ценностными, военно-этическими приоритетами римских солдат. В данной же главе предметом нашего внимания станут другие аспекты такой важной, но все еще недостаточно исследованной проблемы, как соотношение религиозных практик и представлений с ценностными ориентациями солдат императорской армии. Объектом нашего анализа будут главным образом вотивные надписи, сделанные солдатами и офицерами императорской армии. Эти любопытнейшие и достаточно многочисленные памятники несут исключительно ценную, во многом уникальную информацию об иерархии и содержании ценностей, бытовавших в военной среде, и показывают их теснейшую взаимосвязь с религиозными установлениями и чувствами. Однако в таком ракурсе данные памятники, насколько я могу судить, специально еще не изучались с должной подробностью. Исследователей в основном интересовали состав и эволюция пантеона почитаемых в армии божеств, их романизаторское значение, распространение в армии восточных и синкретических культов, локальная специфика тех или иных культов, их связь с религиозной политикой отдельных императоров, императорский культ и т. п. вопросы[1162].

Прежде чем непосредственно приступить к рассмотрению этих свидетельств, нужно сделать несколько предварительных замечаний общего плана. Во-первых, стоит со всей определенностью подчеркнуть, что для самих римлян, чрезвычайно гордившихся своим благочестием и религиозностью[1163], неразрывная взаимосвязь религии с военным делом и войной представлялась очевидной и чрезвычайно важной[1164]. Достаточно напомнить известные слова Сенеки Младшего о том, что «первые узы военной службы – это религия» (Epist. 95. 35: primum militiae vinculum est religio…). Согласно же сентенции, высказанной автором «Александрийской войны», в сражениях «более всего помогает милость бессмертных богов, которые вообще принимают участие во всех превратностях войны, особенно же там, где всякие человеческие расчеты бессильны» (пер. М.М. Покровского)[1165]. В то же время не менее характерно для римлян было и убеждение в том, что прямое участие и помощь богов в военных делах отнюдь не исключают высокой значимости личных усилий и доблести солдат и военачальников (см., например: Caes. B. Gall. V. 52. 6; Liv. XXII. 5. 2; App. Syr. 37; Plut. Popl. 23). Так или иначе, современные исследователи имеют все основания заключать, что «вся военная жизнь Рима была, явно или неявно, религиозным феноменом», а армейская религия является символическим воплощением «воюющего римского народа»[1166].

Во-вторых, необходимо подчеркнуть, что religio castrensis в том виде, в каком она предстает в эпоху империи, когда, по существу, о ней только и можно говорить как о специфическом феномене, связанном с превращением армии в особую корпорацию, в высшей степени неоднородна. Армейская религиозно-культовая практика отличалась большим многообразием как с точки зрения ее локальных вариантов, так и с точки зрения структуры и иерархии самих вооруженных сил империи: в различных регионах дислокации, в разных родах войск, частях и подразделения, на разных уровнях армейской иерархии обнаруживаются специфические особенности и в выборе наиболее популярных божественных покровителей, и в принятых формах их почитания. Нельзя забывать также о неизбежных диахронических изменениях, об индивидуальных вкусах и пристрастиях, о переменчивых веяниях религиозно-политической «моды», связанной с определенными предпочтениями того или иного правителя. Кроме того, характер и состояние наших источников сильно усложняют задачу полной и разносторонней реконструкции многих феноменов, относящихся к религии римской армии. Данные литературных текстов, эпиграфики, археологии и папирологии подчас бывает очень сложно соотнести друг с другом, т. к. они отражают разные стороны культовой практики и религиозных взглядов и чувств солдат.

Было бы, однако, ошибкой полностью отрицать определенное единство religio castrensis, которое обусловлено как устойчивыми, консервативными традициями (восходящими часто к очень ранним временам), так и сознательными, целенаправленными усилиями властей, использовавших религию как весьма эффективное средство морально-политического и идеологического воздействия на солдатскую массу, становившуюся с течением времени все более разнородной по своему происхождению и культурному облику. Единство – и даже известное единообразие – религиозной жизни в армии обеспечивалось, в частности, стандартным для всех воинских формирований религиозно-праздничным календарем. Его образец, относящийся к правлению Александра Севера, но восходящий по своему основному содержанию, по всей видимости, ко времени Августа, сохранился на известном папирусе P. Dur. 54, обнаруженном в ходе раскопок в Дура-Европос среди документов архива дислоцированной здесь когорты вспомогательных войск – cohors XX Palmyrenorum[1167]. Как показывают его текст и другие документы, обязательность отправления официальных государственных культов в армии была сильна, как, наверное, ни в одном другом сегменте римского общества. Тесные персональные связи императора и армии, находившие выражение в разнообразных религиозных формах, еще более усиливали официальную политическую компоненту в армейской религии.