Наконец, общее принципиальное единство religio castrensis коренилось, вне всякого сомнения, и в особенностях самой воинской профессии, которые определяли самосознание и идентичность солдат не в меньшей, а скорее всего в большей степени, нежели этнокультурные корни военнослужащих или правительственная пропаганда и все прочие факторы.

Профессионально-корпоративное сознание римских воинов в значительной мере было пронизано религиозными интенциями. Следует еще раз подчеркнуть, что по большому счету сама военная служба в Древнем Риме изначально рассматривалась как исполнение долга не только гражданского, государственного, но и религиозного, как служение в первую очередь богам[1168]. Прежде всего это связано с институтом военной присяги (sacramentum militiae), которая в Риме всегда была и оставалась по своей сути актом религиозным – τῆς Ῥωμαίων ἀρχῆς σεμνὸν μυστήριον, «священным таинством Римской державы», как выражается в одном месте Геродиан (VIII. 7. 4)[1169]. Нарушение присяги считалось преступлением против богов (nefas), а виновный в этом становился sacer, т. е. предавался проклятию[1170]. Весьма примечательно употребление в ряде текстов выражения religio sacramenti («святость присяги»), причем встречается оно не только в сугубо риторическом контексте, как, например, у Тита Ливия (XXVI. 48. 12; XXVIII. 27. 4) или в одном из Латинских панегириков (IX. 24. 2 Baehrens), но и в одной из конституций Каракаллы (Cod. Iust. VI. 37. 8). Как уже отмечалось выше (глава VI), присяга сама по себе являлась объектом культового почитания, о чем свидетельствуют надписи, сделанные ветеранами в Сирии и sacramenti cultores в Интерцизе, соответственно в честь Genio sacramenti и Iudicio sacramenti (AE 1924, 135; 1960, 8, 3; 1953, 10; 159, 15). Вполне вероятно, что в изложенной Вегецием формуле присяги, относящейся уже к позднеримскому времени и имеющей явное христианское содержание[1171], сохранился традиционный, «языческий» взгляд, согласно которому военная служба и верность тому, кому принесена присяга, являются соответственно службой и верностью божеству[1172].

Таким образом, можно констатировать, что, по римским представлениям, достойная служба отечеству и императору, воинская доблесть и честь были неотделимы от такой основополагающей римской ценности, как pietas – «благочестие», которую исследователи по праву признают и одной из отличительных черт солдатской ментальности[1173]. Римский солдат проявлял, а иногда и прямо подчеркивал это благочестие не только тогда, когда исполнял обеты тем или иным божествам или совершал религиозные акты в честь правящих императоров[1174]. Благочестие в ряде случаев прямо отмечается в качестве главной отличительной черты всей прожитой солдатом жизни. В надгробной надписи (датируемой 57–58 гг. н. э.) из Африки солдата Л. Фламиния, который погиб в сражении на двадцатом году службы, сказано: vixit pie (CIL VIII 14 603 = ILS, 2305). В эпитафии центуриона, служившего в Ульпиевом легионе и похороненного в Colonia Iulia Augusta Taurinorum (Torino), отмечено, что он прожил свою жизнь probus piusque, т. е. как честный и благочестивый человек (CIL V 7099). Еще выразительнее звучат слова эпитафии М. Блоссия Пудента, центуриона V Македонского легиона, который умер буквально за один день до завершения своего пребывания в должности примипила (prope diem consummationis primi pili sui). Похоронивший его вольноотпущенник указал в надписи, что его «наилучший патрон прожил 49 лет sanctissime» (CIL VI 3580 = ILS, 2641; время Флавиев, Рим). На другом надгробии из Рима, которое сделал Калидий Квиет фрументарию VI Победоносного легиона Ульпию Квинту Глеву, последний назван frater observatus piissimus – «почитаемый благочестивейший брат» (ILS, 2365; ср.: CIL III 8124: pientissimus). Легионеры, граждане [ex] civitate Anche[alo…], fratres et contubernales похоронили своего сослуживца по XXI Первородному легиону [ob] pietate (CIL XIII 7292).

Конечно, под pietas в ряде этих текстов, как и в аналогичных надгробных надписях гражданских лиц, понимаются чувства не только религиозные, но и родственные. Однако в высшей степени показательно, что благочестие, неотделимое от храбрости и верности, на официальном уровне признавалось как почетнейшее качество, которым могли обладать и целые легионы, и отдельные воины. Весьма интересна в этом отношении надпись из Майнца (Mogontiacum), датируемая 229 г., в которой сообщается о принесении военным трибуном (?) дара Pietati leg(ionis) XXII Pr(imigeniae) [Alexandr(ianae)] p(iae) f(idelis) et Honori aquilae (CIL XIII 6752). Благочестие конкретного легиона и Честь орла выступают здесь, таким образом, как обожествленные абстракции. Титул рia присваивался, наряду с другими почетными наименованиями, многим легионам (в частности, III Августову, VII Клавдиеву, II Вспомогательному, II Парфянскому и другим[1175]). Даже в таких официальных документах, как сенатские постановления или военные diplomata, содержатся иногда специальные формулировки, отмечающие соответствующие качества, проявленные солдатами на императорской службе. В известном сенатусконсульте по делу Гн. Пизона-отца сенат восхваляет воинов, которые проявили верность и благочестие по отношению к дому Августа (quam fidem pietatemq(ue) domui Aug(ustae) praestarent) (SC de Cn. Pisone Patre, 161). А в недавно найденном военном дипломе от 5 сентября 85 г. н. э. говорится о предоставлении ius conubii воинам преторианских и городских когорт, «которые отслужили храбро и благочестиво» – quibus fortiter et pie militia functis[1176]. Разумеется, официальные оценки и представления могут существенно расходиться с реальным поведением и ценностями простых солдат, но не подлежит сомнению, что первые служили определенными ориентирами для вторых. Чтобы обнаружить конкретное содержание солдатского благочестия, следует рассмотреть памятники, принадлежащие отдельным воинам, обратив внимание на отмечаемые во многих надписях обстоятельства и мотивировки принесения и исполнения обетов, а также на состав тех божеств, которым адресовывались солдатские vota.

Прежде всего нельзя пройти мимо того факта, что в целом ряде надписей указывается, что обет был дан при самом вступлении на военную службу или в младших чинах, а исполнен уже при выходе в отставку или в связи с получением более высокого чина. Приведем несколько наиболее характерных примеров. Так, ветеран, бывший корникулярий трибуна М. Анниолен Фавст, выйдя в почетную отставку, сделал посвящение Юпитеру Статору, которое обещал еще будучи рядовым воином – quod miles voverat (ILAlg. I, 1027). Так же по увольнении в отставку в 194 г. исполнил обет, принятый еще солдатом (quod miles susceperam), бенефициарий консуляра М. Монтаний Целер (АЕ 1996, 1181). Эвокат Августа Секст Атузий Приск поставил алтарь Тиберину, который обещал, когда еще служил рядовым солдатом (caligatus) (ILS, 2152 = Федорова, 339). Вообще количество посвящений, как индивидуальных, так и коллективных, сделанных по случаю увольнения в почетную отставку (honesta missio), очень велико; и хотя далеко не во всех из них указывается на конкретные обстоятельства принесения соответствующих обетов, можно предположить, что успешное завершение долгой, зачастую многотрудной и опасной воинской службы солдаты напрямую связывали с благорасположением и помощью богов, которым и делали посвящения, не скупясь при этом на немалые расходы[1177].