Apple на Уигмор-стрит был завален тысячами заявок, поданных с трепетной надеждой. Ни одна из них так никогда и не продвинулась дальше.

К тому времени Джон вернулся в Кенвуд, а Синтия еще была в Греции, и он пригласил Пита Шоттона перекантоваться. Тот уже не управлял бутиком Apple, а стал личным помощником Джона. И вот тогда, приняв ЛСД и догнавшись «косячками», они несколько часов играли вместе в студии на чердаке — записывались на магнитофон, так, хохмы ради, пока Пит не уснул. Джон так и не сомкнул глаз. На следующее утро друг нашел его в некоем волнении.

— Пит, — сказал Джон. — Хочу сказать тебе кое-что важное.

— Да?

— По ходу, я Христос.

Пит слышал странные вещи от приятеля и прежде, но ничего подобного не случалось. Но в той наркотической прострации он согласился с фантазией, подыграл и спросил: неужто человеку мало быть Джоном Ленноном?

— Да, мало, — сказал Джон и сразу решил, что должен обо всем поведать миру, а начнет с других битлов.

Пит сел за руль, и они отправились в Лондон, в офис Apple, где собрались ближайшие соратники — Пол, Джордж, Ринго, Нил и Дерек, — и Джон рассказал им о том, что осознал.

Они слушали спокойно, понимая, что Джон словил «приход», а потом согласились, что да, нужно об этом подумать. В конце концов, то был всего лишь наркоманский гон. А потом новоявленный мессия отправился обедать со своим другом Питом.

Вечером они вернулись домой — догнаться. Пит до смерти устал, но Джон все еще был на взводе и часов в десять заговорил про Йоко. «Пит, сюда бы женщину. Я позову одну, не возражаешь?» — так вспоминал Шоттон тот разговор в своих мемуарах.

Пит не возражал. И Джон позвонил Йоко. Было поздно, она была замужем, она была в Лондоне, ей пришлось бы ловить такси и ехать за двадцать миль, но она все равно приехала, а Пит дал Джону денег оплатить ее такси. Оказалось, Тони Кокс, ее муж, на несколько дней забрал их пятилетнюю дочь Кёко на юг Франции. Дот Джарлетт все еще сидела с Джулианом у себя дома.

Пит вспоминал, что Йоко казалась застенчивой и нервной, и после нескольких шутливых любезностей он ушел спать, предоставив Джону ее соблазнять. «Я не знал, что делать, — вспоминает Джон, — поэтому мы поднялись наверх, в мою студию, и я ставил ей все пленки, которые записал: весь авангард, какую-то комедийную песенку и немного электроники».

Похоже, ей понравилось то, что она услышала, ибо вскоре, приняв дозу ЛСД, они сделали совместную запись. «Мы начали в полночь, — рассказывал Джон в интервью Rolling Stone, хотя это, скорее всего, случилось намного позже, — а когда закончили, уже был рассвет», и они открыли окно, чтобы записать утренний птичий хор контрапунктом к голосу Йоко. «И тогда, на рассвете, — сказал он, — мы занялись любовью. Это было неимоверно прекрасно».

Пит встал тем утром рано и был удивлен, когда спустился вниз, а Джон сидел в халате и ел вареное яйцо. «Ну и как ночка? Повеселился?» — с пониманием спросил Пит, как делал всегда, когда его приятель проводил ночь с девушкой.

— Да, Пит. Это было невероятно, — прозвучал очень серьезный ответ. — А ты сегодня занят?

— Да нет, — ответил Пит.

— Тогда будь любезен, поезжай и найди нам с Йоко дом, — сказал Джон.

Он решил уйти от Синтии.

Через пару дней Синтия вылетела из Греции. В Риме, где была пересадка, она улучила момент, позвонила домой и сообщила Джону, во сколько будет дома. По ее словам, он ответил: «Отлично, увидимся».

Было уже четыре часа пополудни, когда она добралась до Кенвуда. Во время перелета Синтия с Дженни и Алексом решили отправиться вечером куда-нибудь поужинать и гадали, не присоединится ли к ним Джон. Синтия отворила входную дверь своего дома, оставила ее открытой для спутников, вошла внутрь и сразу поняла: что-то не так. На крыльце горел свет, а все окна в доме до сих пор были зашторены.

Она открыла дверь в зимний сад, заглянула внутрь. Вот как она описала в своих воспоминаниях о жизни с Джоном то, что увидела:

«На полу посреди комнаты, возле столика, заставленного грязной посудой, друг напротив друга сидели в позе лотоса Джон и Йоко. На них были надеты банные халаты, которые обычно висели в раздевалке рядом с бассейном… Джон посмотрел на меня с отсутствующим выражением лица и бросил: «О, привет». Йоко даже не повернула головы».

По причинам, которые она никогда не поймет, Синтия вдруг выпалила, что они собираются всей компанией в Лондон поужинать, и спросила у Джона и Йоко: «Хотите с нами?»

Она была в шоке. В собственном доме ее заставили почувствовать себя преступницей, незаконно проникшей за порог. Но этот дурацкий вопрос будет преследовать ее всю жизнь. Йоко, одетая в ее халат, сидела рядом с ее мужем и явно провела с ним ночь — а она пыталась сделать вид, что все в порядке. Но на самом деле она понятия не имела, как реагировать, ведь было очевидно: они хотели, чтобы она застала их вот так. «Нужно побывать в такой ситуации, чтобы понять, как это ужасно, — сказала она мне. — Это было так жестоко. Он ведь знал, что я приду».

Бросившись за какой-то одеждой наверх, мимо пары японских тапочек, аккуратно поставленных у порога спальни, она выбежала обратно, на улицу, к смущенным Дженни и Алексу-волшебнику — и ее увезли.

44. «Мне наконец-то повстречался кто-то такой же чокнутый»

Несколько месяцев Джон был околдован Йоко. Теперь, когда они говорили не переставая, он узнавал, сколько у них общего, и сколько в них разного, и сколь многим в себе она была обязана своему детству, точно так же как он — своему.

Она объяснила ему, что имя «Йоко» означает «дитя того, кто за морем, вдали от дома», и хотя часть ее детских лет, так же как у него, прошла на фоне Второй мировой войны, их воспитание различалось, словно земля и небо.

Она родилась в Токио в 1933 году в семье богатых банкиров, гордившихся происхождением из древнего самурайского рода; мать ее была буддисткой, а отец — христианином. Первоначальное образование она получила дома, и гувернантка читала с ней как Библию, так и буддийские писания, а также обучала ее каллиграфии, музыке и японской культуре. Старшая из трех детей, как объяснила мне Йоко в своем первом интервью для британской газеты, она была «словно домашний зверек, которого