Я спустился вниз по лестнице, одной рукой прижимая к себе вздрагивающую Калисто, сел и уставился на темную воду.

— Я заберу… — нарушил тишину, сидящий в другой лодке, квартирмейстер.

Птичка дернулась, драно вскрикнула. — Плывите к берегу, — поморщившись, продолжил он. Я проводил эльфа взглядом и кивнул сжимающему зубы нагу.

На песчаной косе собралась вся команда. Они не отрывали своих взглядов от корабля, слишком четко различимому в слепящем свете луны. Они сжимали кулаки и смотрели. Тишина стояла такая, что было слышно, как падают с деревьев на землю переспелые фрукты.

А стоило мне ступить на берег, Калисто обернулась. Нрифт все-таки сделал свое дело, и теперь переливающейся паутиной лежал у девушки на плечах.

Она не шевелилась, не издала ни звука, не рвалась. Она беззвучно плакала. Смотрела на корабль и плакала. Ее слезы падали мне на остатки рубашки, попадали на грудь, клеймом выжигая кожу, оставляя язвы, червоточины. Навсегда.

Она меня не простит.

Калеб показался у борта через шесть с половиной лучей. В его руках горел невозможным белым осколок. Последний осколок. И его свет затмевал даже долбанную Белую луну.

Калисто упала на колени, сгорбилась, сжалась в комок, обхватив себя руками за плечи, почти впилась когтями. Ее боль согнула пополам и меня, вырвала из горла рык, хрип, скулеж. Жалкий и отчаянный.

Я опустился рядом с ней, с силой развернул к себе, обнял, гладя по голове. А она продолжала беззвучно плакать. Лучше бы ударила, лучше бы оттолкнула, лучше бы расцарапала рожу в кровь, лучше бы ругалась.

Беззвучные слезы — самые отвратительные. Они самые тяжелые, самые болезненные, безжалостные.

А в следующий вдох сдавило виски, выбило дыхание, чудовищная сила прокатилась по телу, пираты стонали и корчились, оглушающий треск раскаленным прутом впился в разум. «Пересмешник» раскололся на части, рассыпался, как игрушечный. Прекрасные мачты, верхние и нижние палубы, Пираты плевались кровью, терли грудь. Сайрус сжимал собственное горло.

Вагор, этот сильный, огромный мужчина, царапал руки, когтями. Тим корчился на мокром песке.

Захрипела, задергалась, заметалась в моих руках Кали. Дыхание судорожными толчками вырывалось из ее груди. Она выла. Низко, отрывисто.

Выла и мотала головой. Птичку трясло так, что я с трудом удерживал ее тело в руках. Она впилась в собственные плечи с такой яростью, что оставила на глубокие раны. Я с усилием разжал сведенные судорогой пальцы, подставил собственную руку.

Пусть лучше меня калечит.

Меня самого шатало, как пьяного, а «Пересмешник» шел ко дну, захлебывался в соленой воде, стонал. Я прижал голову Калисто к груди, вдавил ее в себя, свободной рукой закрывая правое ухо. Она не должна этого слышать, видеть.

Калеб ступил на берег через десять лучей, выполз из лодки еле живой, бледный, с искусанными губами, по его подбородку текла кровь. А связи все еще рвались, лопались с треском, хрустом, ломая кости, заставляя взрываться вены. У Зотара кровь текла из ушей.

Еще через четыре луча Ник умер.

Полностью скрылся под водой. Тихий, единый стон, как шепот, беззвучный вдох прокатился по рядам пиратов.

Из последних сил, я сбросил в воду плетение и закрыл глаза.

Калисто отвернула голову от воды, спрятала лицо у меня между плечом и шеей, обняла, снова беззвучно плача. А я стискивал сапсана в руках и ненавидел себя за эти слезы. Ватэр ненавидел и Белую Луну тоже.

Калисто Серебряный Сапсан, капитан «Пересмешника»

Я оглохла, ослепла, оцепенела, перестала чувствовать и соображать. Ника больше не было, и меня не было тоже.

Родного, большого, сильного, упрямого мальчишки-корабля больше не было. Он умер. Закончил свою жизнь так, как, наверное, и положено любому пиратскому кораблю. А я ведь обещала, что не отдам его Ватэр, и не сдержала обещание. Ник не хотел к ведьме, он боялся, он сопротивлялся ей почти так же, как и я, не пускал бывшую лекарку на палубу. Мой корабль. Мой своенравный «Пересмешник».

Пятнадцать лет назад испуганная, уставшая, продрогшая до костей дурная птица спрятала свой осколок в корпусе штурвала не совсем обычного корабля, и деревянное, напитанное магией предыдущего хозяина судно обрело свою душу, разум, чувства. Ожило. Он впитывал окружающий мир через меня. Когда я смотрела его глазами, он смотрел моими, когда я училась управляться с ним, он учился управляться со мной. «Пересмешник» наблюдал, оценивал и рос. Его магия становилась сильнее, плетения сложнее.

Корабль развивался, как развиваются дети, из простого куска дерева, превращаясь в живое существо, с уже собственными мыслями и ощущениями. Чем больше мы ему отдавали, тем крепче становилась наша связь. Ник прошил нас нашей же магией, по нашему же согласию.

Мой упрямый мальчишка Ник.

Пятнадцать лет, целую жизнь, он помогал мне и команде. Без него мы бы никогда не справились, погибли бы еще в самом начале, в первый год. А ему я помочь не смогла. Ватэр заберет Ника сегодня, поглотит, растворит и смешает с другими осколками. И мой корабль исчезнет навсегда. Уже исчез.

Магия, наполнявшая судно, сейчас растворялась в воздухе, я видела серебристо-огненные всполохи, чернильные, зеленые и золотистые росчерки, как смазанные следы крови на сине-черном платье ночи.

Мой упрямый мальчишка Ник.

Разве я могла отдать его ведьме? Разве я могла убить его собственными руками? Переложить эту задачу на чьи-то плечи? Решение пришло сразу же, как только Гидеон помог мне вспомнить, помог понять, что действительно такое «Пересмешник». Я действительно лучше бы выменяла свою душу на душу Ника, сама растворилась бы в богине. Какая ей, в сущности, разница? В нас пел один и тот же ветер: мне расправляя крылья, «Пересмешнику» — паруса. Да и Гришем подтвердил мои догадки, пообщавшись со своими духами. Неважно, какую душу получит бывшая лекарка, главное, это сила, заключенная в ней, магия, текущая по венам.

Мой упрямый мальчишка Ник, мой западный ветер.

Прости меня, я не смогла тебя уберечь.

— Калисто, — голос нага пробился в сознание, разрывая тонкую пленку отчуждения, я подняла на него глаза из-за плеча Тивора…, — нам… надо идти.

— … и тут же снова уткнулась в оборотня.

Не хочу. Не пойду.

Я просто не могу. Я говорить не могу, я дышать не могу. Только цепляться за плечи волка. У меня даже винить оборотня не получалось. Он же сделал почти такой же выбор, как и я.

— Принцесса, — откуда-то сбоку донеслось обращение эльфа, — нам, правда, пора. Мы не можем больше ждать.

Не хочу. Не пойду.

Мне хочется разодрать себе грудь, мне хочется разбиться о скалы, пойти на дно вместе с Ником. Почему они не понимают? Почему не видят, не чувствуют того же, что и я. Как Калеб может держать в руках осколок и ничего не чувствовать? Почему они такие?!