Возможно, они заберут вас отсюда назад в школу!

Сегодня Рождественский сочельник!

На дворе еще царит непроглядная ночь, когда мы рано утром снимаем со стены пилы и топоры.

Как всегда, кто-то опять перепутал все пилы! Но я не могу допустить, чтобы кто-то другой взял нашу хорошую пилу, которую мы только вчера отдавали на развод зубьев!

Не успев отойти и на двести метров от нашей землянки, мы выстраиваемся на своем рабочем месте.

— Давайте побыстрее, чтобы у нас не успели замерзнуть ноги!

Начальник проводит перекличку, все ли на месте.

— Повар! — кричит Юпп.

Вместо того чтобы крикнуть по-немецки «кох», во время переклички Юпп всегда кричит по-русски «повар». В это время повар уже разогревает котлы в почерневшей от дыма летней кухне.

— Хир! — ответил по-немецки во время первой переклички наш повар, как знак того, что он не сбежал.

Но Юпп тотчас призвал его к порядку:

— Надо отвечать по-русски «здесь», а не «хир» по-немецки!

Перед Рождественским сочельником Юпп еще говорит:

— Сегодня заканчиваем пораньше, уже в четыре часа конец работе!

Он стоит перед строем с самодовольным видом, словно какой-нибудь фельдфебель.

Еще даже не совсем рассвело, когда начинают падать первые деревья. Десять групп по три человека в каждой углубляются в лес с нашей стороны выделенной под вырубку делянки. Каждая группа работает на участке шириной около двадцати пяти метров.

Когда солнце поднимается над дымкой, которая висит над этой болотистой местностью, в небе раздается рев мотора почтового самолета из Москвы, который пролетает над нами.

И сегодня, как и в любое другое утро, он пролетает точно по расписанию.

Его крылья сверкают на солнце. Мы позволяем себе на минутку оторваться от работы. Мы каждое утро с тоской смотрим на самолет. Вот ведь какое дело: где-то там, далеко, есть мир, в котором люди пишут друг другу письма, которые доставляются почтовым самолетом.

Как это часто случалось в последнее время, и сегодня мимо нас проезжает девушка с упряжкой быков.

Но что же это за сани! Они такие тяжелые и такие неповоротливые, словно их взяли напрокат из музея каменного века. А сами быки невысокие и приземистые, они как будто вырезаны из дуба. Но у них такие выразительные глаза. Почти как у людей, с длинными ресницами, на которых лежит густой иней. Сегодня девушка с быками, запряженными в сани, останавливается у костра перед нашей землянкой. Она бросает быкам охапку сена из того, что нагружено на сани. Накошенное летом сено можно вывозить из этой болотистой местности только зимой.

Когда животные начинают жевать сено, девушка подсаживается к костру и греется.

Сразу становится ясно, что она не русская. У нее смуглая кожа, миндалевидный разрез глаз. Разве эта девушка не с Востока?

Но она совсем не радуется, когда сидит у костра перед нашей рождественской хижиной. Она бедная ссыльная в лаптях и грубом платке на голове.

В Германии мои близкие подумают, что у меня все хорошо. Я дал письмо одному из дистрофиков, которого отправляли на родину. Даже если у него по пути отберут письмо, он запомнил мой адрес.

Он им расскажет, что я, как активист, живу в городе Осташков в отдельном доме в настоящей комнате.

«Слава богу! — скажут они дома. — У него все хорошо!»

И вот сегодня Рождественский сочельник. С недавнего времени у нас уже нет керосина для ламп. Несколько сосновых лучин освещают теплым светом нашу закопченную землянку.

На дощатом столе стоит маленькая елочка.

Наш повар очень постарался, чтобы приготовить праздничное угощение. По пятьсот граммов картофельного пюре и аппетитные кусочки баранины к нему!

Зато в следующие дни придется снова урезать всем пайку.

Но один день все равно ничего не изменит.

Ведь сегодня Рождество: мы едим горбушки хлеба, которые запиваем сладким чаем.

Мы рассказываем нашему начальнику, что в Германии сегодня большой праздник.

— Да, да, да! — кивает он и приносит из-за своей перегородки мешочек с махоркой.

— Это вам подарок от начальника к Рождеству. Подходите по очереди! — снова пытается выдвинуться на передний план Юпп. — Но чтобы никто не подходил по два раза!

Начальник запускает руку глубоко в мешок с махоркой и высыпает каждому в раскрытые ладони целую горсть.

— Большое спасибо! — Семьдесят раз. А потом еще раз.

— Теперь вы сами видите, что такое советский человек! — кричит через наши головы Юпп.

Тихая ночь, святая ночь! Начальник сидит среди нас и слушает, как мы поем. Он сидит с сияющим взором, как мастер на заводе, который радуется, глядя на своих практикантов. В будущем они снова станут большими людьми, в то время как он сам по-прежнему будет занимать свой скромный пост. В лесной глуши, где над кронами темных деревьев в небе догорает красноватое зарево.

— Что это, металлургический завод в Горьком или северное сияние? — спрашиваем мы друг друга.

Об этом можно вести долгие дискуссии, когда ты в бригаде лесорубов, а на дворе Рождество.

Но можно вести задушевные беседы и на другие темы.

В этот рождественский вечер я познакомился с Берндом, коренастым мужчиной с большой головой.

— Можно мне немного послушать? — говорит он, подсаживаясь к нам.

Я вместе с еще одним приятелем пытаюсь в этот момент вспомнить строки из стихотворения «Прометей» Гёте.

Быть может, ты хотел,

Чтоб я возненавидел жизнь,

Бежал в пустыню оттого лишь,

Что воплотил

Не все свои мечты?[1]

Бернд помнит наизусть всего «Прометея» и подсказывает нам стихотворные строки.

Необычный человек, когда узнаешь его поближе. По профессии он повар. Он бывал в горном массиве Монте-Роза (4634 м, на границе Швейцарии и Италии. — Ред.) в Пеннинских Альпах и в Ватикане.

— Существует тысяча шестьсот восемьдесят самых разнообразных соусов и подливок! — говорит Бернд.

Его воспитывали монахи конгрегации паллоттинцев.

— Наряду с иезуитами самый благородный орден! — как я слышал.

Для Черчилля он изобрел специальный рецепт приготовления омаров. Омары «А-ля Черчилль».

Для генерала Дитля он готовил мясо бычков так, как готовят жаркое из мяса северных оленей (Дитлю со своими горными стрелками пришлось воевать и мерзнуть под Мурманском. — Ред.).

Бернд дружит с индийским раджой, с которым познакомился в Висбадене.