— Только к обеду?! — Тут речь идет о моей судьбе. На одиннадцать часов уже назначено построение. — А не могли бы вы выйти за ворота и разыскать товарища Ларсена? — прошу я. — Товарищ Ларсен наверняка будет интересоваться, почему меня не приняли в школу!

Конечно, с моей стороны было не очень корректно намекать на личные связи с товарищем Ларсеном. Но что мне оставалось делать?

— У меня нет пропуска, чтобы пройти через проходную! — явно лжет Роте и продолжает спокойно листать газету.

— Чудак-человек! — Мне хотелось вырвать газету из его рук. Здесь в библиотеке тепло. Здесь книги, чистота, порядок! А на улице сегодня с утра двадцать пять градусов мороза. Там снег, лед и неумолимый лесоповал. Там клопы и нужда! Все это молнией промелькнуло у меня в голове.

А что же должен делать он, этот Роте?

Он не может делать ничего другого, как равнодушно продолжать листать газеты, когда кто-то другой может упасть с саней и его утащат волки.

Но Мартин справится. Мартин отдаст посыльному в комендатуре весь свой табак, чтобы он передал записку Ларсену.

Однако посыльный может сказать, что не нашел Ларсена.

Но Мартин найдет банщика, которому разрешается выходить за ворота, чтобы отнести товарищам преподавателям чистое белье.

Ларсен появляется на территории школы!

Я уже стою с вещами на лестнице 19-го корпуса. Теперь уже никому нельзя спускаться вниз.

Но я вижу, как Ларсен выходит из ворот и разговаривает с Мартином.

Все, что можно было сделать, я сделал! Вот и готово отличное утешение. Я не буду ни в чем упрекать себя, если ничего не получится. «Конечно, было бы прекрасно, если бы я закончил школу!»

Возможно, Ларсен все же сможет что-нибудь сделать!

Мартину удается пройти в 19-й корпус, чтобы переговорить со мной.

— Ларсен все узнал. Вас направляют в лесную бригаду в двенадцати километрах отсюда. Говорят, что это самый лучший филиал лагеря. Вас направляют туда только потому, что надо сменить до Рождества работавшую там бригаду военнопленных. Пока вы все еще подчиняетесь администрации школы. Конференция, которая обсудит прием в школу или отвод кандидатур, состоится позже. Подождем, и тогда уже посмотрим! — говорит Мартин.

Я успеваю еще передать ему английский словарь.

— Сохрани его, а то при обыске они, возможно, отберут его у меня!

Постепенно мы успокаиваемся.

Каждый из нас тоже получает по паре белых хлопчатобумажных носков. На вещевом складе заведующий осматривает каждого из нас по отдельности, чтобы проверить экипировку.

Мне выдают ватную телогрейку.

Когда всю нашу группу приводят в столовую, каждый получает сразу по две порции каши. Шеф-повар, такой же военнопленный, за плечами которого уже четыре года плена, лично обходит наши столы.

— Все сыты? — интересуется он.

Нам сразу наливают и по порции вечернего супа.

— Таким образом, я полностью рассчитался с вами за сегодняшний день! — с довольным видом говорит шеф-повар.

Возможно, все не так уж и плохо.

После первого шока каждый из нас видит, что он не одинок. Нас, собравшихся перед воротами, довольно много.

Один из нашей группы громко заявляет:

— Независимо от того, попаду ли я в школу или нет, это никак не повлияет на мои антифашистские убеждения!

Тем самым он явно хочет выделиться из общей массы. Никто не знает, не является ли эта отправка всего лишь проверкой на силу характера. Вполне возможно, что некоторых включили в нашу группу только для того, чтобы они подслушивали наши разговоры.

Главное, что мы по-прежнему относимся к школе!

Стали бы они в противном случае так возиться с нами?

Русский старшина, который принимает нашу группу в комендатуре, проходит по рядам, придирчиво осматривая каждого из нас. Некоторые должны еще раз отправиться на вещевой склад, чтобы получить другие сапоги.

Но там снаружи, за воротами, топчется еще кто-то, возможно бригадир из лесного лагеря. У него на рукаве широкая красная повязка, а в руке палка. В его глазах есть что-то волчье. Когда он замечает, что мы смотрим в его сторону, то демонстративно отворачивается, делая вид, что мы его нисколько не интересуем. Он нам совсем не нравится.

Наконец мы проходим через ворота. Но оказывается, что нам надо еще зайти на продовольственный склад.

Там стоят большие сани, на которые мы должны погрузить продукты на семьдесят человек. На пять дней.

Но и это еще не все.

Нам предстоит пройти через еще одни ворота.

И здесь, на проходной, возникают новые трудности. Наша численность не соответствует той, которая указана в списке!

Кроме того, не хватает подписи под пропуском.

Старшина, наш начальник, матерится.

Но ему приходится еще раз вернуться назад.

К вечеру температура понизилась уже до тридцати градусов мороза!

Мы стоим и топаем ногами, чтобы хоть немного согреться. От мороза снег громко скрипит.

Стоим и топаем.

Колючий мороз пробирается сквозь вату телогрейки.

Из трубы печи на проходной медленно поднимаются клубы бурого дыма, от которого веет слабым теплом.

Нет, мы не относимся больше к школе. Мы обычные пленные. Между нитями колючей проволоки забора над лесом восходит кроваво-красная полная луна.

Сегодня 18 декабря 1945 года.

Это откомандирование на работу в лес было и хорошим, и плохим делом одновременно, как все на нашей земле.

Хорошим был сам лес. Этот сказочный дремучий лес, в котором не было транспарантов во славу Великой Октябрьской социалистической революции.

От нашей землянки узкая тропа вела к заснеженному озеру. Здесь можно было увидеть следы лис и волков. Густой иней лежал на ветвях деревьев, как в волшебном дворце сказочной феи. Никогда еще я не видел такого красивого леса, как этот, сквозь темную чащу которого светились огни города Горького (так в 1932–1990 гг. назывался Нижний Новгород. — Ред.), когда наступала ночь и приходилось еще раз выходить по нужде.

Хорошим был и наш начальник. В первое рабочее утро он разрешил нам остаться в землянке.

— Пока еще слишком холодно! — посчитал он.

И нам не пришлось выходить на улицу, чтобы валить лес. Только после обеда, когда немного потеплело, мы нарубили дров для нашей кухни, состоявшей из двух котлов, которые стояли на улице под навесом.

Начальник разрешил нам самим выбрать себе повара. Он спросил нас, когда мы хотели бы получать хлеб — в обед или вечером.