«Мы истребляем буржуазию как класс, — писал в 1918 году в газете „Правда“ член коллегии ВЧК М. Лацис. — Не ищите на следствии материала и доказательств того, что обвиняемый действовал делом или словом против советской власти. Первый вопрос, который вы должны ему предложить, какого он происхождения, воспитания, образования или профессии. Эти вопросы и должны определить судьбу обвиняемого». К буржуям причислены не только бывшие богачи и аристократы, но и бывшие служащие, врачи, учителя, извозчики-лихачи, лавочники, банщики. Словом, значительная часть петербуржцев. Все они стали заложниками в борьбе новой власти с противниками. Их загребали как рыбу бреднем: при обысках, облавах, по спискам домовых книг. Причиной ареста становились дружеские, родственные связи, просто сословная принадлежность. По свидетельству писателя Марка Алданова, в 1918 году «почти половина столицы старалась ночевать вне дома (аресты производились ночью)». «Расстреливают офицеров, сидящих с женами вместе, человек 10–11 в день… Комендант, проходя мимо тут же стоящих, помертвевших жен, шутит: „Вот, вы теперь молодая вдовушка! Да не жалейте, ваш муж мерзавец был! В Красной армии служить не хотел!“» (З. Н. Гиппиус. «Петербургские дневники». Август 1919).

Расстреливали, когда не хватало места в тюрьмах. «Камеры (Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. — Е. И.) были переполнены… На третий день людей стали партиями куда-то уводить… [Люди] были выведены на мол… часами стояли на моле в ожидании погрузки. Вдруг раздалась команда: „Те, кто не военные, отойдите в сторону!“ Оказалось, что баржи переполнены и начали тонуть», — рассказывала в своих воспоминаниях «Дочь генеалога» Т. А. Аксакова. Офицеров отвезли в Кронштадт и расстреляли. В ночь после убийства председателя петроградской ЧК Урицкого (30 августа 1918 года) было расстреляно больше 500 заложников.

Друзья, не жалейте ударов!

Копите заложников рать,

Чтоб было кому коммунаров

В могильную сень провожать.

(В. Князев. «Око за око, кровь за кровь». 1918)

Однако «коммунары», занявшие номера гостиницы «Астория» и особняки, не спешили в могильную сень. «Горький говорил с аппетитом: — А провизия есть, есть… Это я знаю наверное… В Смольном куча икры — целые бочки… Вчера у меня одна баба из Смольного была… там они все это жрут, но есть такие, которые жрут со стыдом», — записал в дневнике К. И. Чуковский.

Пир победителей в умирающем Петрограде. Аркадий Аверченко в книге рассказов «Дюжина ножей в спину революции» так описывал «новую русскую власть» в городе: «…съехали жильцы с квартиры, так вот теперь эти новые и взяли покинутую квартиру, значит… Приходит новый хозяин. В мокрой, пахнущей кислым шинели, отяжелевший от спирта-сырца, валится прямо на диван. А в бывшем кабинете помещаются угрюмые латыши, а в бывшей детской… спят вонючие китайцы и „красные башкиры“» («Усадьба и городская квартира»).

Угрозу для новой власти представлял и «победивший пролетариат», терпевший те же муки, что и остальные. В царские времена рабочие бастовали, открыто проявляли свое недовольство. Теперь за это полагалось одно наказание — смерть. «За оставшимися в городах, на работающих фабриках, большевики следят особенно зорко, обращаются с ними и осторожно — и беспощадно. Периодически повторяются вспышки террора именно рабочего… Запрещены всякие организации, всякие сходки, сборища, митинги, кроме официально назначаемых… На официальных митингах все бродят какие-то искры, и порою достаточно одному взглянуть исподлобья, проворчать: „Надоело уже все это…“, чтобы заволновалось собрание, чтобы занадрывались одни ораторы, чтобы побежали другие черным ходом к своим автомобилям» (З. Н. Гиппиус). Рабочие пробовали по старой памяти устраивать демонстрации, но «пролетарская власть» встретила их пулеметным огнем. Были арестованы и расстреляны члены заводских комитетов.

Поначалу большевики не верили в прочность своей власти и действовали, как бандиты при удачном налете: спешили побольше награбить (деньги и ценности переводили на свои имена в иностранные банки), убить как можно больше людей. Они каждую минуту готовы были бежать, хотя грозили, по выражению Троцкого, «перед уходом хлопнуть дверью на весь мир». В 1921 году газета «Правда» писала: «Тем, кто нас заменит, придется строить на развалинах, среди мертвой тишины кладбища».

Если Петербург называли городом на болоте, то Петроград становится городом на крови. В кровавой хляби не просто погибало бессчетное число жертв — сознательно уничтожалось все лучшее, достойное в народе. Выберем из мартиролога тех лет одно имя — капитан I ранга А. М. Щастный. В конце марта 1918 года он был назначен командующим морскими силами Балтийского флота; перед вступлением немцев в Финляндию получил секретное предписание председателя Реввоенсовета Троцкого взорвать корабли, уничтожить Балтийский флот. Щастный не сделал этого, а сохранил флот, выведя его из Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт. В мае его вызвали в Москву, арестовали и судили в Верховном трибунале. Единственным свидетелем и главным обвинителем на суде был Троцкий. Щастного обвинили в том, что «совершая геройский подвиг, он тем самым создал себе популярность, намереваясь впоследствии использовать ее против советской власти». За спасение Балтийского флота он был расстрелян!

Я не стану писать о терроре советского времени — это тема особая. Заглянув в его бездну, уже не видишь ничего, кроме «кровавых костей в колесе». В тридцатые годы в Ленинграде бытовала загадка: «Какое самое высокое здание в городе?» — «Исаакиевский собор». — «Нет, дом НКВД. С собора видно Ладожское озеро, а из дома на Шпалерной — Соловки».

А до Соловков — во всю ширь — плоское, вымершее пространство…

Небесная родина наполняется ежеминутно более и более близкими нашему сердцу и тем как бы становится нам еще желанней и драгоценней.

Из письма Н. В. Гоголя В. А. Жуковскому. 1847

К началу 1917 года в городе было 2,4 миллиона жителей, в 20-м году — 722 тысячи. За три года население уменьшилось втрое. В 1918–1919 годах в Петрограде голод. Хлебная норма зимой 1918 года — 200 грамм в день, с апреля 1919-го — 50 грамм. «Девятнадцатый год… Симметрия двух девяток для многих… осталась зловещим знаком голодной смерти, сыпного тифа, испанки, лютого холода в разрушающихся и разрушаемых (топили паркетами) домах и самодержавного царствования ВЧК» (Н. Н. Берберова. «Железная женщина»). «Сперва топили печки старого образца мебелью, потом просто перестали их топить. Переселились на кухню… Спали в пальто, покрывались коврами; особенно гибли люди в домах с центральным отоплением. Вымерзали квартирами… Лопнули водопроводы, замерзли клозеты… Умирали, возили трупы на ручных салазках. Теперь стали подбрасывать трупы в пустые квартиры. Дороговизна похорон. Я посетил раз своих старых друзей. Они жили в доме на одной аристократической улице, топили сперва мебелью, потом полами, потом переходили в следующую квартиру. Это — подсечная система. В доме, кроме них, не было никого», — вспоминал В. Б. Шкловский в автобиографической прозе «Три года».

Летом 1919 года в городе свирепствовали дизентерия, холера, сыпной тиф. Раньше можно было уехать из Петрограда (и многие уехали), теперь бежать некуда — с трех сторон фронт Гражданской войны. «Несмотря на периодическую глухую орудийную стрельбу, вид города все тот же: по улицам, заросшим травой, в ямах, идут испитые люди с котомками и саквояжами, а иногда… протарахтит большевистский автомобиль» (З. Н. Гиппиус. «Петербургские дневники». Август 1919). Зимой в квартирах нет света, холод такой, что вода из лопнувших труб замерзает, образуя каток. «В эти долгие-долгие часы тьмы все кажется, что ослеп. Ходишь с вытянутыми вперед руками, ощупывая ледяные стены коридора… Я поняла, что голод хуже холода, а тьма хуже и того и другого вместе».