что все эти страдания, бедствия и мучения, претерпеваемые еврейским народом, буквально предсказаны и с точностью предначертаны пророками. Они служат лишь к возвышению Израиля и, подобно тому, как осуществились предсказанные бедствия, придут, наверное, в исполнение и утешительные пророчества.

В конце Уске пускается в следующие своеобразно-нелепые рассуждения о постепенном возвышении Израиля: первое пленение его в Ассирии и Вавилонии вознесло остаток его в первый небесный круг, где обитает луна; страшное разрушение второго храма Титом вознесло Израиля во второй круг, носящий имя Меркурия; благодаря страданиям и мукам, испытанным Израилем при его несчастном прибытии в Рим, он перешел в третий круг; итак, страдания в Италии, Франции, Англии, Германии и Испании возносят его все выше и выше, покуда стоны погибших на кострах и бедствия в Португалии не вознесут его в девятый и последний круг; тогда всем страданиям наступит конец. Утешительные предсказания из кн. Исаии, льющие бальзам на жгучие раны, заключают диалоги. Икабо успокаивается, преисполняясь надежды на славное будущее и грядущее великолепие.

ГЛАВА X. Реакция в католической церкви (1553 — 1569)

Иосиф ибн Верга закончил свое историческое повествование о преследованиях против евреев потрясающей жалобой на горе, коему не видно конца; Уске же закончил гимном в надежде на лучшие времена. Он был поэтической натурой и обрисовал еврейскую историю в романтическом свете. Несомненно, его исторический труд много способствовал тому, что мараны оставались верны своему иудейскому вероисповеданию и мужественно претерпевали за это всякого рода мучения, не останавливаясь и перед смертью.

Самуил Уске питал надежду, что страдания еврейского народа идут на убыль, и что мрачная ночь скоро сменится долгожданным рассветом. Церковь скоро показала ему, что он жестоко ошибался. Ему суждено было еще дожить до того времени, когда в самом близком соседстве возникли новые гонения, которые еврейский историк, Иосиф Коген, успел еще занести на страницы своих летописей-мартирологов. Более глубокая причина этих новых бедствий лежала в реакции католической церкви против все усиливавшегося и возраставшего реформационного лютеровского движения. Двое мужей почти в одно время, 110 независимо друг от друга снова поставили на ноги погибавший католицизм и тем наложили оковы прогрессу человечества. Это были неаполитанец Петр Карафа и испанец Игнатий Лойола. Оба, обладая недюжинной энергией, начали с господства над самим собой, а кончили порабощением духа и тела людей. Полурастлевшее папство, о котором все в то время думали, что оно само собою распадется при насмешках и издевательствах своих противников и которое уже у своих друзей вызывало лишь пожимание плеч — это полуразрушившееся папство было усилиями обоих мужей поднято до такой высоты власти, что наступившая эпоха своим блеском затмила время Иннокентия III и его преемников, ибо власть папства не покоилась более на зыбкой почве туманной мистики, а опиралась на прочный фундамент сильной воли, глубокого убеждения и неустрашимой последовательности.

Карафа, позже, папа Павел IV, и Лойола, создавший еще и по сие время могущественный иезуитский орден, серьезно отнеслись к господству папства над умами верующих и к его неограниченной власти над судьбой людей на небе и на земле, ибо они сами были убеждены в этом. Карафа восстановил ослабевшую церковную дисциплину, усилил ее еще более и вооружил ее железным бичом. Лойола же предоставил в её распоряжение целую рать фанатических и слепо преданных ему палачей. Таким путем можно было снова восстановить полуразрушенную связь католической церкви. Католическая церковь была настолько испорчена, что человек, который поборол в себе низшие инстинкты, устранил хозяйничание метрес среди духовенства и снова ввел приличие и честность, вызвал всеобщее изумление и приобрел авторитет. А старые монашеские ордена всех родов и названий были так ненавистны всем, что человек, объявивший войну бесстыдному корыстолюбию и сластолюбию, привлек к себе множество приверженцев и мог создать новый орден, который, извращая совесть и вытравляя разум, превратил всех католиков в одну вооруженную рать, всегда готовую отдать свои силы на служение папе. Карафа, основатель ордена театинов, составившегося не из сброда нищих, а из зажиточных дворян, которые постепенно заняли высшие церковные должности, предложил потерявшему голову папе введение строжайшей инквизиции, как единственное средство бороться с распущенностью церкви, с ослаблением дисциплины среди светского и монастырского духовенства и с отпадением от католицизма. То же средство, которое применяли Торквемада, Деца, Ксимеиес де-Циснерос в Испании для того, чтобы привлечь к церкви евреев и мавров, и которое сводилось к пылающим кострам по приказу беспощадных судей и с помощью послушных палачей — то же самое средство Карафа предложил применить по отношению ко всему католическому миру. Все те, которые в своей вере и убеждениях хоть на волос уклонялись от папства, должны были либо отречься о׳гь своих заблуждений, либо быть сожжены. беспощадная сила, не рассуждающая сама и убивающая всякое самостоятельное мышление, должна была вернуть опозоренной церкви утраченный авторитет. Как только Карафа получил от папы разрешение ввести инквизицию для всего католического мира, он поспешил учредить ее в Риме, средоточии мирового владычества церкви. Он сам устроил тюрьмы с замками, засовами, цепями и колодками, чтобы во мраке темниц истребить всех тех, кто более или менее был уже разъеден лютеровской ересью и питал хотя бы тень сомнения в непогрешимости папы. Правила всеобщей инквизиции были немногочисленны, но чрезвычайно суровы, Инквизиция не принимала во внимание ни ранга, ни звания; напротив, с высокопоставленными лицами духовного звания, проявлявшими непокорность, она обходилась еще более сурово. Склонявшимся к реформации элементам не должно было быть сделано никакой уступки, а расправа с непокорными должна была быть, наконец, совершена без дальнейших отсрочек. Как только была открыта инквизиция, пред её трибунал предстали (даже высокопоставленные) лица духовного звания, к торые смели иметь особое мнение о таинствах церкви. Они были пытаемы, осуждены и сожжены, и только некоторым удалось спастись бегством в Германию или Швейцарию. Суровая инквизиция не только не вызывала сопротивления со стороны феодалов и городских властей, а, напротив, встретила содействие и поддержку, ибо все те, которые ис» привычки или по личному настроению не сочувствовали учениям Лютера и Кальвина, желали усиления католицизма и всячески содействовали этому усилению. Всякий, кто остался членом католической церкви, стал ревностным приверженцем инквизиции и поддерживал все её насильственные акты. Таким образом, даже стремившиеся к независимости епископы были вынуждены подчиниться папе и проявить самое строгое послушание.

Чтобы снова уловить в свои сети и поработить освободившиеся от оков умы, инквизиция сочла необходимым следить за печатью. Печать вызвала раскол и разорванность церкви (так думали Карафа и его единомышленники), ее в первой линии и следовало бы обуздать.