Рао бежала – и не оглядывалась. Она испытывала глубочайшее чувство вины и стыд из-за того, что не оглядывается. Из-за того, что бросила Санни. Что не осталась с Дженсен до конца. Но еще она понимала, что командир гневно на нее наорала бы, если бы она решилась повернуть обратно. И астробиолог бежала. Она бежала, а платформа у нее под ногами кренилась. Рао проскользила метра три, прежде чем смогла остановиться, поворачиваясь так, чтобы скомпенсировать мощные толчки.

На шлеме работал только один фонарь – и он был последним светочем в этом мире. Астробиолог направляла его вперед, чтобы видеть, куда движется, – и поэтому чуть не упала, когда бывший ранее гладким пол раскололся, и перед ней пробежала зигзагообразная трещина, разделившая платформу. На мгновение ее ноги оказались на обеих сторонах трещины, пока она не сообразила, что ей надо выбрать какую-нибудь из сторон – иначе она рискует упасть вниз, в темноту.

Рао сделала выбор и прыгнула влево – за миг до того, как трещина разошлась и крупные куски платформы посыпались вниз – осколки размером с человеческий рост и кусочки, которые она могла бы просеять сквозь пальцы. Отростки, заключенные в кости, стегнули по воздуху, ища, за что бы схватиться. Ей пришлось отскочить чуть в сторону, чтобы одна из этих рыскающих щупальцев не сомкнулась у нее на ботинке.

Впереди видна была решетка клетки, поднимавшаяся вверх высокими круглыми арками. В свете ее фонаря она превратилась в мишень, в ряд концентрических колец, определяющих ее путь. К южному концу решетка сужалась, чтобы поместиться в конус, оказавшийся зеркальным отражением того, через который астронавты попали внутрь 2I. Платформа шла вверх, к оси. Рао следовало учитывать уменьшение притяжения, помнить, что поверхность под ногами не останется стабильной…

Раздался звук, который был гораздо громче выстрелов Хокинса, но столь же неожиданным, – и астробиолог поняла, что одна из опор рухнула под непрекращающимися атаками червей. Вся платформа застонала – и потом новые трещины молниями пробежали по поверхности у Рао под ногами. Она едва успела совершить прыжок, прежде чем все окончательно рухнуло.

Руки сжались на ногах Дженсен, стиснули ее больное колено – и она заорала. Длинные пальцы обернулись вокруг ее рук, вокруг шеи. Отростки поползли по ее коже, ища, жаля, запуская в нее крошечные крючочки, закрепляясь. Они никогда ее не отпустят. Однако боль не поглотила ее сознание. Ужас перед тем, что она решилась сделать, исчез. Когда отростки ласкали мочки ее ушей, зарывались в нее, подсоединялись к ее кровотоку, к ее нервам, она… она…

Серебристые пузырьки полетели вверх вокруг нее, поверхность воды, когда видишь ее снизу, стала идущим рябью зеркалом, которое стремительно темнело по мере того, как она погружалась, – а погружалась она быстро, потеряв всю плавучесть, удаляясь от света. От самой вероятности света.

Однажды Дженсен попалось метафорическое описание жизни – поэтический образ птицы, летящей сквозь ночной зимний буран. По чистой случайности птица залетает через окно в хорошо освещенный зал, где идет пир, – в помещение, где царят свет, тепло и музыка, где витают яркие ароматы и душистые курения… но всего на мгновение. Не успев понять, где находится, птица вылетает через другое окно обратно в буран – чтобы больше никогда не увидеть света и не ощутить тепла.

Это… было противоположным ощущением. Жизнь Дженсен – все ее пятьдесят шесть коротких лет – исчезла. Все, что она когда-то видела, каждый смех, услышанный из соседней комнаты, каждая вспышка фотокамеры, каждый раз, когда любовник проводил пальцем вдоль ее спины, каждая улыбка, каждый многозначительный насмешливый взгляд… Темный ветер унес это все прочь – черный ветер, завывавший в пространстве без стен, без границ. Она была такой маленькой, такой незначительной – весь ее опыт, мысли и высшие цели были ничтожны, микроскопически малы. Бессмысленны – просто шум. Как царапины на коже, постепенно белеющие, это все полностью растворилось за один только вздох. Непристойные рисунки на стене «Вандерера». Мерцающий свет на дне угольной шахты, который никто никогда не увидит.

Но она была не одна. Кто-то был рядом с ней – кто-то, кто был намного больше ее. Сильнее, во всем. Разум, огромный, как Луна. Разум с неотменяемым инстинктом, давящей целеустремленностью, невыразимой чистотой, порожденной немыслимыми ограничениями. Она боролась с ним. Пыталась говорить, обратиться к 2I. Хотя бы дать ему понять, что она существует, что она здесь. Он и так это знал. Ему просто было все равно.

Он просмотрел все, что она могла показать – все ее воспоминания, убеждения и страхи – и совершенно их не понял. Он отверг их, как лишенные всякого смысла, каких бы то ни было полезных элементов. А потом наступила очередь 2I, и она испытала все, что он знал, все, чем он был. Темная волна захлестнула ее – смертоносное цунами ощущений, впечатлений и желаний… и с тем же успехом можно было попытаться остановить потоп выставленными вперед руками.

Платформа распадалась у Рао под ногами. При нормальной силе тяжести она уже раз десять споткнулась и упала бы, но здесь даже малейший подскок отправлял ее высоко в воздух. Она бросилась налево, потом – направо, а потом – когда платформа под ней посыпалась – метнулась вперед, чтобы ухватиться за один из вертикальных элементов, которые загибались вокруг нее, словно ребра.

Астробиолог сделала огромный прыжок и сумела добраться до края платформы, который остался относительно целым. Он уже начал трескаться, когда Рао на нем оказалась, но было видно, что она уже близка к концу клетки. Платформа сужалась наподобие грудины, ребра мелькали по обе стороны. По примерной оценке, она сейчас весила не больше десяти кило… Сколько осталось до того момента, когда она не будет ничего весить, пока не воспарит, оказавшись у оси? И что она будет делать тогда? Зависнет в воздухе и начнет махать руками, как птица, чтобы двигаться вперед? Поможет ли это?

Платформа под ногами рокотала – и астробиолог прекратила задумываться об этом. Подняв взгляд, она ничего перед собой не увидела. Она цеплялась за зазубренный костяной цоколь, выступающий в темноту. Добралась до конца клетки. Дальше была только темнота. Рао позволила себе секундную паузу, чтобы перевести дух и посветить фонарем вокруг, высматривая следующий этап. Свет легко достиг поверхности конуса чуть ниже – и она ожидала увидеть там червей, жаждущих ее плоти.

Вместо этого она увидела голые стены, густо заляпанные черной слизью. Той же слизью, которую она видела на другом конусе – уже так давно. Черной едкой слизью, которая проела прочные тросы «К-Спейс». Вещество было густым и пузырилось. Пузыри чудовищно разрастались, а потом лопались. При каждом таком взрыве масса капелек зависала в воздухе на долгие секунды, а потом опадала.

Рао внезапно поняла, зачем нужна слизь: чтобы не подпускать червей к шлюзам. Чтобы не дать им случайно выброситься в космос. А это означало – она была в этом совершенно уверена – что шлюз южного полюса – это именно шлюз и что она сумеет его открыть. Сможет выбраться – если до него доберется. Проблема была в одном: между ней и шлюзом не было ничего, кроме пары сотен метров кислотной слизи.