его подручного у киоска с чаатом[165]. Парень говорил по мобильнику, сказал, что они списали кому-то долги.

– Так, – нахмурилась Гита. – И какое отношение это имеет…

– К тебе? Видишь ли, он добавил, что должник взамен согласился поквитаться с некой «стервой, которая выпустила собак».

У Гиты перехватило дыхание от страха:

– Что?..

Карем кивнул:

– То самое.

Было ясно, что он сложил два и два так же, как и она: связал списанный долг за месть Гите с внезапным возвращением Рамеша.

– Гита, я не собираюсь спекулировать. Я знаю, что твои отношения с Рамешем – ваше личное дело, но…

– Ты думаешь, что Рамеш вернулся, потому что Бада-Бхай хочет, чтобы он поквитался со мной в обмен на прощенный долг.

– Понимаю, звучит сомнительно, потому что Рамеш не пьет, но…

– Нет, – перебила Гита, облизнув пересохшие губы. – Не сомнительно. Потому что он пьет. Втихаря.

– О-о. – Карем даже отступил на шаг. – Но это…

– Не удивительно? – подхватила она. – Согласна.

Мозг Гиты лихорадочно заработал. Если Бада-Бхай открыл на нее охоту, она наверняка сможет с ним договориться – отдать ему деньги, в конце концов, все накопления, которые у нее остались. Ей, конечно, не нравилась идея противостояния с целым главарем банды, но сейчас она почему-то чувствовала больше уверенности в том, что может с ним справиться. Больше, чем три недели назад. «Может, раздобыть себе пистолет? Нет, это безумная идея. Ну разве что маленький такой, карманный…»

У входа в дом Салони стоял прилавок с ласси, а рядом над костром висел здоровенный котел для приготовления джалеби. Кондитер месил тесто, раскатывал его на тонкие длинные колбаски, сворачивал из них тугие спирали, обжаривал в масле и поливал сахарным сиропом. Получались ярко-оранжевые, поблескивавшие на свету кружочки. По форме они напомнили Гите антимоскитные спирали. Рот сразу наполнился слюной, хотя она в отличие от Салони не очень любила сладкое.

– Так, окей, – сказала она, пытаясь успокоить саму себя, – все будет хорошо, я справлюсь. Что-нибудь придумаю.

– Гита… – предостерегающе начал Карем.

– Что? Ты сам говорил, что Чинту не настоящий криминальный авторитет. Насколько он может быть опасен?

– Как я понимаю, его разозлило даже не то, что ты отпустила собак, а то, что его облапошила «домохозяйка». Но я боюсь, что он хочет устроить показательную расправу над тобой, чтобы сделать себе имя и стать настоящим криминальным авторитетом.

«Потому что если ты убьешь двадцать человек – прославишься, если убьешь одного – тебя повесят как душегубку и забудут», – вспомнились Гите слова Викрама, процитированные Фарах.

– Может, припугнем его полицей?

Карем вздохнул:

– Той самой полицией, которую он купил с потрохами?

– Там есть один неподкупный полицейский. ПСП Синха.

– Позвоним ему?

Гита была слишком напугана, чтобы поправлять Карема и объяснять ему, что ПСП Синха – женщина.

– Нет! – выпалила она. – Синха не поверит ни единому моему слову. Но Бада-Бхай об этом не знает.

Продавец ласси принялся переливать молоко из железной кружки в стакан и обратно. Расстояние между этими сосудами он постепенно увеличивал, и молоко перетекало между ними длинным пенящимся потоком, но он ухитрился не пролить ни капли. Он продолжал взбивать напиток, ловко орудуя руками, и это зрелище подействовало на Гиту странным гипнотическим образом. Она неожиданно почувствовала, что тревога утихает, тело вроде бы расслабляется, но при этом мозг работает исправно и четко. Взбудораженная часть сознания как будто отключилась, в действие вступила та, которая все это время дремала, и Гита внезапно поняла, что́ не давало ей покоя два дня назад, когда она принесла молоко Рамешу в чайный ларек.

– Черт, – выдохнула Гита почти с благоговейным трепетом, отставив тарелку с закусками, которая все это время была у нее в руках.

– Что случилось?

– Черт, черт…

– Аррэ, что с тобой? – озабоченно нахмурился Карем.

– Мне надо идти, я… забыла покормить Бандита. Бедняжка! Я скоро вернусь.

– Я могу пойти с тобой. Если за тобой охотится Бада-Бхай, лучше тебе не бродить тут одной по ночам.

– Нет, Рамеш меня потом проводит, – солгала Гита.

На самом деле Карем очень пригодился бы ей сейчас, в ситуации, по поводу которой она так феерически ошибалась с самого начала, но он и так уже много сделал для нее, и Гита не хотела отплатить ему за добро, втянув в опасную историю.

– Не беспокойся. Увидимся позже, хорошо? Спасибо тебе за всё.

Она помчалась домой, устроив спринтерский забег – вернее, попыталась. Ее праздничное сари было из плотного шелка, в отличие от повседневных, хлопчатобумажных, и путалось в ногах, пока она не поддернула юбку.

И почему она сразу не догадалась, учитывая тонны лжи, которые вываливал на нее Рамеш? Он узнавал ее по шагам, отличал алкоголь по запаху, умудрился не спалить пападам – да, Гита слышала о том, что, когда люди теряют зрение, у них обостряются другие чувства. Допустим. Но Рамеш достал одноразовые стаканчики до того, как два далита, подошедшие к чайному ларьку, произнесли хоть слово.

– Черт-черт! – бормотала Гита на бегу. Она поравнялась с семейством, которое вышло на улицу жечь бенгальские огни. – Рам-Рам! – выдохнула Гита и продолжила свою мантру «черт-черт-черт». «Что ж у меня все наперекосяк?! Я помогаю убивать чужих мужей и никак не могу расправиться со своим!»

Она обогнала пару беспечных коров. Позади затрещали бенгальские огни. Многие жители деревни были на вечеринке у Салони, но некоторые принимали гостей у себя или предпочитали праздновать в кругу семьи. Сейчас, после ужина, все вышли во дворы или в поле запускать петарды и фейерверки, оставшиеся со вчерашней ночи. Пучок Гиты растрепался, шпилька вывалилась, коса повисла в украшенной блестками сетке. Порошковый дезодорант под мышками размок, и там покалывало от пота. Зимнюю прохладу она уже не ощущала, во рту пересохло, голова кружилась. На вечеринке у Салони она была так занята тем, чтобы помаячить перед носом у всех гостей и каждому заглянуть в глаза, что не успела поесть. Наконец впереди показался ее дом – внутри горела лампочка. Гита взлетела на две ступеньки крыльца и ворвалась в незапертую дверь с воплем:

– Он не слепой!

– Угу, – промычала Салони через кляп, которым ей заткнули рот. – Я фроде как уфе фогадалась.

29

В чурел превращаются женщины, несправедливо обиженные при жизни. Погибшие во время беременности. Убитые в этот период злобными родственниками или жестокими мужьями. Умершие в родах или в течение двенадцати дней после них, когда мать считается «нечистой». Всякая женщина, которую смерть настигла, не дав свершиться ее предназначению, возвращается в этот мир в облике чурел. Сведущие люди могут воспрепятствовать процессу ее трансформации; для этого нужно похоронить покойницу в земле, а не предать сожжению, положить ее в гроб лицом вниз, чтобы дезориентировать, завалить могилу камнями и посадить вокруг колючий кустарник. Если бы потенциальной чурел уделяли столько внимания при жизни, все эти хлопотные меры и не понадобились бы. Но так или иначе, если ее